Алексей Калугин - Полет мотылька

Тихо прошуршав, включился компакт-диск, который Геннадий Павлович поставил в музыкальный центр вчера вечером. «Лучшие песни 20-го века». Геннадий Павлович сейчас уже и сам не помнил, когда и где купил этот диск. А может быть, подарил кто. Порой у Геннадия Павловича возникало такое ощущение, что этот диск был с ним всегда, всю жизнь, едва ли не с самого его рождения. И всякий раз звуки музыки с этого старого компакт-диска заставляли Геннадия Павловича испытывать легкую, порою даже кажущуюся приятной грусть. Было, видимо, в ней что-то такое, что трудно передать словами. Филипп Киркоров, Алла Пугачева, Борис Моисеев, Лариса Долина, Игорь Николаев – одни имена чего стоят! А вот Артем почему-то презрительно кривил губы, когда отец ставил свой любимый диск. Делал он это не демонстративно, но Геннадий Павлович все равно подмечал. «Разве поймешь эту молодежь, – снова у них пошла мода на ретро. Слушают «Слейд», «Джетро Талл», «Раш», а то и – господи помилуй! – «Лед Зеппелин» да «Блэк Саббат» какой, будто после них никто уже музыку не сочинял! Одно слово – дети, учиться, на старших глядя, не желают, думают, что мир только вокруг них и крутится. Тут уж, как говорится, ничего не поделаешь, остается только ждать, когда время все расставит по местам». Ностальгически вздохнув, Геннадий Павлович открыл дверцу крошечного настольного холодильника. Курица в него еще, пожалуй, вошла бы, а вот с индейкой уже возникли бы проблемы. На решетчатой полочке стоял пластиковый стаканчик с черничным йогуртом и коробка с круглыми ячейками, в которые были вставлены четыре яйца с аккуратненьким штампиком на каждом: EU – «Европейский союз» то есть. Выбор меню на завтрак был минимальный. Геннадий Павлович вытащил из коробки пару яиц, хлопнул дверцей холодильника и, сняв с полки ковшик с ручкой, осторожно положил в него яйца. Сунув ноги в разношенные домашние тапки, Геннадий Павлович накинул на плечи махровый халат в сине-красную полоску, вытертый на локтях до марлевой сеточки, повесил на шею полотенце, сунул в карман зубную щетку и тюбик с пастой и, прихватив ковшик с яйцами, вышел в коридор. Привычным движением сунув руку в карман, Геннадий Павлович убедился в том, что ключи на месте, и только после этого захлопнул дверь. Не доверяя щелкнувшему замку, он на всякий случай дернул дверь за ручку и не спеша, хлопая задниками тапок по полу, зашагал по коридору.

Длина коридора была около двадцати метров, и через каждые два-три метра по обе стороны его располагались двери крошечных, похожих на клетки комнатушек. В самом конце коридора находилась общественная кухня с тремя покрытыми клеенками столами и пятью электрическими плитами, умывальня с шестью раковинами, душ и туалет с тремя кабинками. Если, следуя по коридору, поднять взгляд вверх, то на потолке можно было насчитать семь круглых плафонов из толстого белого стекла. Но лампочки горели только в двух из них – посередине коридора и в самом начале, где находилась большая, выкрашенная в красно-коричневый цвет дверь, ведущая на лестничную площадку, – поэтому в коридоре всегда царил полумрак. «Как на пути в усыпальницу фараона, спрятанную в толще пирамиды», – подумал почему-то Геннадий Павлович.

На кухне, по счастью, никого не было, – настроение у Геннадия Павловича после разговора с сыном было не самым радужным, и встреча с кем-либо из соседей вряд ли помогла бы взбодриться. Включив на самую малую мощность плиту, которая показалась ему немного чище других, Геннадий Павлович поставил на нее ковшик, предварительно залив яйца водой. Пока яйца варились, он зашел в туалет, а затем направился в умывальню. На всякий случай Геннадий Павлович покрутил вентиль крана с горячей водой, но, услыхав в ответ только невразумительное урчание, понял, что придется все-таки умываться холодной. По крайней мере, сейчас было лето, и из крана не лилась ледяная вода, как в январский двадцатипятиградусный мороз, когда дом две недели стоял без горячей воды и отопления.

Почистив зубы и умывшись, Геннадий Павлович двумя руками зачесал назад светло-русые волосы и посмотрел на себя в потускневшее зеркало со сколотым нижним углом. Определенно, сам себе он нравился. Пятьдесят два года, а на лице ни морщинки, – все благодаря курсам нейропластики и энзимотерапии, что успел пройти, когда работал в «Байбахе». Возраст выдавали разве что только слегка поредевшие волосы, открывавшие залысины на висках. Особенно когда их мокрыми зачешешь назад.

– Доброе утро, Геннадий Павлович!

Вздрогнув от неожиданности, Геннадий Павлович быстрым движением руки скинул волосы на лоб и обернулся.

– Здравствуйте, Марина, – произнес он, слегка запнувшись на первом слове.

Девушка, стоявшая в дверях умывальни, приветливо улыбнулась. Марина, ровесница Артема, жила в комнате номер семь с бабкой, старой и сморщенной, как древесный гриб. К ним никто никогда не приезжал, из чего Геннадий Павлович сделал вывод, что родственников у них нет. Кто были родители Марины и где они находились, Геннадий Павлович не знал, а спросить было неудобно. Роста Марина была совсем невысокого. Но при этом фигурка у нее была просто загляденье. Густые, чуть вьющиеся каштановые волосы свободно спадали до плеч, вызывая у Геннадия Павловича неизменное желание прикоснуться к ним. Широкое лицо с крупными чертами трудно было назвать идеально красивым, но было в нем некое почти таинственное обаяние, уловив которое невозможно было отвести взгляд.

Геннадий Павлович расправил плечи, незаметно втянул живот и попытался улыбнуться как можно более непринужденно. Он хотел сказать что-нибудь необычайно легкое и остроумное, но не нашел ничего лучшего, как только спросить:

– Как здоровье бабушки?

– Как обычно. – Марина недовольно наморщила носик. – Жалуется на все, что только можно, но, как мне кажется, для своего возраста чувствует она себя совсем неплохо.

Геннадий Павлович с серьезным видом сдвинул брови. Ему показалось, что Марина намеренно упомянула о возрасте, дабы напомнить, что он тоже не юноша.

– Я сегодня утром слушал по радио передачу о генетической чистке, – сказал Геннадий Павлович только ради того, чтобы перевести разговор на другую тему.

Чтобы выговорить ужасно неприятное и даже несколько пугающе звучащее название «генетическая чистка», Геннадию Павловичу пришлось сделать над собой усилие. Но, поскольку именно так назвал новую национальную программу Артем, Геннадий Павлович решил, что и Марину оно не покоробит, а прозвучит эдак по-молодежному легко и непринужденно.

– По-моему, это несерьезно, – тряхнула волосами Марина.

– Вы так считаете? – Геннадий Павлович вообще не понимал, о чем, собственно, идет речь, но не желал в этом признаться.