Полумрак - Алексей Котаев
В первый же день моей работы с бойни пришел контейнер туш. Обычные собачьи туши, дохлые, тощие, слежавшиеся. Наставник разделал одну для примера: слил кровь, вырвал зубы, содрал шкуру… ну не суть. А следующую я уже должен был разобрать сам. Собак не резали на бойне, их душили. Каждая капля крови – ценный продукт, и уходит на бульоны или еще что похожее, так что проливать ее было нельзя. Да и с кровью внутри туша тяжелее, а значит продать ее можно дороже.
Черт меня тогда попутал начать зубы вырывать. То ли забыл, то ли не понял я про эти зубы… Так вот: начинаю я отрывать один из длиннющих клыков, и вдруг из пасти как хлынет кровь! Наставник насторожился, но, видимо, решил посмотреть представление до конца. Собака лежала на металлическом столе, разделочном, затертом, и внезапно завыла, моментально дернулась, вырвав морду из моих мелких рук. С чудовищными криками бедолага начала носиться по цеху, то и дело снося на своем пути различную утварь, ударяясь во всевозможные преграды.
Я тогда и про воду в тоннеле вспомнил, и про демонов, которых в те дни впервые повидал. Но это было не сравнить ни с чем. Я тут же плюхнулся на задницу. Даже не понял от чего заплакал, от обиды или от ужаса. Плешивая, избитая собака с окровавленной пастью кричала словно маленький ребенок. Я не понимал, но чувствовал, что она просила не трогать ее. Пощадить.
Наставник оглушил ее железной трубой. Сначала по хребтине дал, а потом и по голове. Собака замолкла…
– Вот поэтому надо было сначала кровь слить. Так и так сдохла бы, – вот что он мне сказал тогда. А я сидел обоссавшийся, на заднице, посреди вонючего цеха и поверить не мог, что взрослая жизнь будет такой дерьмовой.
А потом – ниче. Привык.
А зубы вырывают, чтобы зубной камень и различные бактерии не портили блюдо, которому просто суждено храниться долго.
Вот такие вещи происходят в цехах на коммерческих уровнях. Люди не видят всего этого. Они привыкли получать мясо в пакете, уже готовое к использованию. Мы заготавливаем мясо, а соседний ресторан его готовит. Соседний магазин его продает. Иногда приходят люди из управления и, сверившись с бумагами, забирают очередную партию, чтобы раздать по талонам и дотациям. Собаки – ходовой товар, их много, плодятся быстро.
Приходилось работать и с свиньями, и с кроликами. Но собаки – занимают первое место по количеству потребленных килограммов.
Вот вспоминаю все это и на работу идти уже не хочется. Отвратительно мне. Даже в книжках моих написано, что жизнь священна, а город проверяет мою веру, спрашивая, чья же жизнь священнее? Человека или собаки?
Человека.
Вот и весь ответ. Без тяжелых душевных терзаний. Вот только это ответ, который дают в школе, на работе. Этот ответ дают все родные и близкие. А я, систематически добивая еще живых зверей, не могу найти свой ответ. Ведь они тоже живые. Они тоже хотят жить. В отличие от нас, людей, их единственный интерес – сама жизнь. Они не пишут музыку, не печатают книги и не снимают кино. Они даже в сексе используют лишь одну позу. Им это не интересно. Им интересно жить: дышать, есть, размножаться.
Своды тоннеля стали выше, сливаясь с другим, более широким и парадным тоннелем. Все переходы и пути в Заслоне были разные. Датируются разной эпохой возведения, разными мастерами, разными надобностями. Те, что вырыты на скорую руку – жилы, те что получше – коммерчески, а вот уж совсем качественные и красивые – рекреационные и, по большому счету, правительственные.
Вот и я сейчас должен миновать «площадь», чтобы вновь продолжить идти по своему коммерческому тоннелю. И, если у входа в лифт, заведения умещались в два этажа по стенам коридора, то теперь я вижу и три, и четыре яруса построек.
Ах как здорово было бы сказать: «Красавица, пойдем ко мне, я живу на четвертом этаже Восьмого Парадного коридора».
А она такая: «Вау! Восьмой Парадный! Это же самый центр города! Выше нулевого горизонта! Оттуда до центрального парка – рукой подать!»
Но все это лишь в мечтах. Представить не могу, что нужно сделать, чтобы жить в таких местах. Вот, даже на этом безымянном уровне, проходя мимо фонтанов и разноцветных вывесок, я ловлю себя на мысли, что жить бы не смог. Не потому что я привередливый. Потому, что не положено.
Я до прошлого года делил шесть метров с мужиком, который постоянно кашлял и храпел. А тут – хоромы!
Тут пол выложен блестящей, пусть и затертой, плиткой. Стены с широченными мраморными панелями. Металлический потолок с вентиляционными каналами и россыпью софитов. Тут красиво и свежо. И это – безымянный коммерческий тоннель.
Я заикнулся про Восьмой Парадный. Ну так вот: это самый центр. Там тоннели такой высоты, что уместят в себя и десять ярусов апартаментов. Там потолки такие широкие, что по любой логике должны быть подперты колоннами. Но колонн нет. Голубой потолок такой просторный, что многие любуются лишь им одним. Вент каналы не исписывают голубизну вдоль и поперек, они аккуратно закреплены на стенах, прямо над жилыми секциями.
Люди катаются по Восьмому Парадному на велосипедах и самокатах. Горожане сидят на лавочках у фонтанов, что не просто брызжут водой вверх. Вода как ручей бежит от одного резервуара к другому, и в этой воде плавают птицы. Птицы иногда взлетают под самый потолок и садятся там, где им удобно, чтобы гадить на нас, простых смертных. Птиц много, они все разные. Яркие и цветные, водоплавающие. Там все другое. Там нет этих полудохлых собак, как на задворках Заслона. Там все звери ходят на поводке, вычесанные и вымытые. Вода в каждой комнате из личного крана и электричество…
А в довесок к электричеству еще и цифровые панели, что вещают фильмы в любой удобный момент.
Она говорила про парк, девушка из фантазий… Да! Там рядом есть парк! Такой же коридор, усаженный деревьями и травой. Яркие лампы обжигают глаза, но растениям это только на пользу. Там другой воздух. Там приятно дышать. Там белки прыгают по веткам, собирая орехи и хлебные корки, что суют им горожане.
