Генри Олди - Кукольник. Куколка. Кукольных дел мастер

– Извините, мне трудно представить, что я разговариваю с чужой печенкой.

– Привыкнете. Перестанете отягощать этот факт лишними эмоциями, и привыкнете. Даже позавидуете: вот, мол, идеал, не нам чета!

– Вы шутите?

– В некотором роде. Поверьте, для зависти есть поводы. В частности, у меня нет страха смерти. У вас – есть, и навалом. А у рукотворной печенки Шармалей – ни грана. Пока я живу, я исполняю долг. Перестану жить – перестану исполнять.

«Нет страха смерти. Внутренний орган. Тогда почему он такой… изящный? Надо ли печени быть красивой? Фактически голем дал мне ответ на незаданный вопрос: можно ли использовать его боевые качества для побега? Можно, но в одном-единственном случае: если побег представляет для детей меньшую угрозу, нежели смирное пребывание на «Шеоле». Сочтет ли он рой пенетраторов достаточным фактором? Вряд ли…»

– Зачем вы беседуете со мной? Если вы – печень?

– Вы мне нравитесь. Вы любимец чужих печенок. Как морковь, вы улучшаете обменные функции. Если вам скучно, можете уйти. Я не обижусь.

– Мне некуда идти.

– Мне тоже. Я на посту.

Близнецы подбежали к ним. «Привет, Лючано!» – запыхавшись, крикнул Давид. Сейчас он победил сестру, обойдя на два корпуса. Другой мальчишка, не гематр, ликовал бы на всю тюрьму. А этот рыжий компьютер лишь наморщил лоб, показал Джессике три пальца, затем – два, дождался, пока сестра кивнет, и понесся обратно.

Девочка кинулась следом.

На середине пути они вдруг остановились, отвесили друг дружке по шутливому подзатыльнику, вслух сосчитали до восемнадцати – и помчались дальше. Дети, что тут скажешь…

– Эдам, вы не боитесь, что они удерут от вас? И пока вы будете искать их по всему «Шеолу», натворят бед?

– Не боюсь, – голем спел это на манер первых двух тактов увертюры из балета «Милая Элеонора». – Я не похож на гематра, но я хорошо умею делать расчеты. Стометровку я бегаю за 8,74 секунды. Отсюда до перехода в кольцевой тоннель периметра – сто девять метров. Плюс-минус пятьдесят сантиметров. Максимальная скорость бега молодых хозяев мне известна. Кстати, для них мои расчеты – простенькая забава. Поэтому они не приближаются к тоннелю настолько, чтобы я начал сокращать расстояние между нами. Вы удовлетворены, синьор Борготта?

– Да. Можно, я задам вам личный вопрос?

– Я – не личность. В вашем, разумеется, понимании. Задавайте.

– Вы двигаетесь, как танцор. Ваш голос крайне мелодичен. Ваши жесты дышат изяществом. Зачем гематрам такой… э-э…

– Такой голем, хотели вы спросить? Что ж, я легко отвечу на ваш вопрос. У каждой расы энергетов – свои комплексы. Гематры – не исключение. Создавая голема, Шармали кроме базовой функциональности вкладывали в создание мечту. Хотели иметь то, чего у них самих – дефицит. Это происходит неосознанно, можно сказать, рефлекторно. Все големы имеют много общего. Мы – контрастники.

– Контрактники?

– Нет. Контрастники. Вы уже поняли, к чему притворяться… Синьор Борготта, неужели вы мне завидуете? Не надо, прошу вас. Утешьтесь хотя бы тем, что големы долго не живут. Сорок-пятьдесят лет, не больше.

– Сколько лет вам? – не удержался Лючано.

– Сорок шесть, – с отменным хладнокровием ответил Эдам. – По нашим меркам, я долгожитель. Вы забыли, что у нас нет страха смерти…

Смущенный, Лючано отвернулся. Напротив, на стене под потолком, располагался контрольный дисплей. Там, в едва намеченном коридоре носились, как угорелые, утрированные близнецы. И злодей Тарталья разговаривал сам с собой – голема система по-прежнему не фиксировала. Впору решить, что кукольник обезумел, беседуя на два голоса: о внутренних органах и страхе смерти, мечте и комплексах.

Изображение мигнуло. Коридор сменился тоннелем периметра, несущимся зрителю навстречу. Чудилось, камеру установили на кибертележке, спешащей доставить узника-строптивца в карцер. Тележка резко затормозила, объектив уперся в лже-иллюминатор; надвинулся космос, мятый бок пристыкованной «Герсилии»…

Сперва кукольник не понял, что происходит. Вокруг либурны кишмя кишели полосатые осы, похожие на заключенных в комбинезонах. Впору предположить, что ЦЭМ решил ликвидировать перенаселение, выбросив кое-кого из рефаимов за борт. Насекомые суетились, шевеля манипуляторами, присасываясь к кораблю и вновь отлетая подальше – словно откладывали личинки под кожу животного.

– Не волнуйтесь, – сказал голем. – Это местные челноки. Минируют «Герсилию» перед отстрелом. Скоро один шлюз освободится…

– ЦЭМ принял решение взорвать «Герсилию»?

– Как видите.

– И вас это ни капельки не волнует?!

– Нет. Я не забочусь проблемами, решить которые бессилен. Пожалуй, синьор Борготта, это единственная реальная причина для вашей зависти…

КОНТРАПУНКТ

ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ

Человеку, лишенному чувства ритма, не объяснишь, почему одна танцовщица кордебалета разрушает всю сценическую композицию. Сколько ни тычь в девушку пальцем, отстукивая четверти и восьмушки на подлокотнике кресла – впустую. Пожмет плечами, и пошлет тебя к чертовой матери, чтоб не мешал любоваться.

Человеку, лишенному музыкального слуха, не объяснишь, почему тебя корежит, когда вторая скрипка берет чистое фа вместо фа-диез. Ну, диез. Жалкие полтона. И кроме второй скрипки, в оркестре полно других инструментов – хороших, правильных. И музыка приятная. Тирьям-пам-пам. Иди отсюда, зануда.

Человеку, лишенному чувства юмора, не объяснишь, в чем соль анекдота. Хоть по десятому разу изложи, акцентируя каждый нюанс – соль окончательно растворится в воде отчуждения, и раствор потеряет даже намек на вкус. Так же и он не сумеет доказать тебе, что пустить ветры в гостиной, полной народу – это верх комизма.

«А нам нравится!» – и кончен разговор.

Господи, за что караешь?! – раздавая достоинства, рождающие ворох проблем… Нравится, да? Очень нравится?!

Самое опасное заблуждение – когда тебе кажется, что лимит потрясений исчерпан. Рухни небо на землю, вывернись космос наизнанку, открывая пыльные ребра каркасов декораций, заговори кактус в оранжерее, читая лекцию по истории парикмахерского искусства – ты и глазом не моргнешь. Всякого навидался, разного натерпелся, пуд соли сьел и собакой закусил…