Журнал «Если» - «Если», 2001 № 03

Не истории о девочке Алисе, не приключения доктора Павлыша и его товарищей, а именно гуслярский цикл, как мне представляется, стал вербализацией неприятия действительности, которая, собственно, и заставила Игоря Можейко превратиться в Кира Булычева. Сколь бы ни чудачил автор в своих воспоминаниях, сколь бы ни иронизировал над своими творческими интенциями, но мы-то, читатели, знаем, как все было НА САМОМ ДЕЛЕ! Впрочем, постараемся избегать соблазнов криптологии — это увлекательная игра, но абсолютно непродуктивная.

Казалось, что нам Корнелий Удалов, что нам профессор Минц… Впрочем, мне лично профессор отнюдь не кажется вымышленным персонажем. Частенько доводилось общаться с ним. Беседы с редким эрудитом, полиглотом и просто хорошим человеком под изыски китайской кулинарии, в которой он большой дока — это, доложу вам, тема отдельного рассказа, да что там рассказа, поэмы! Скептический читатель хмыкнет — вышенаписанные строки всего лишь литературный приемчик, дабы подчеркнуть жизненность героя, достоверность образа и все такое прочее. Скептик ошибается: прототип-однофамилец и в реальности человек исключительных качеств и фантастических дарований! Однако судьба его талантов так тесно переплелась с судьбой нашей с вами Гуслярской Федерации, что и здесь мне не всегда удается в первый миг уяснить, где Минц литературный, а где настоящий. Временами закрадывается сомнение: а что если оба — настоящие! Что если Булычев каким-то образом вызвал аберрацию мироздания, рябь двоящихся предметов и людей, что если и сам он имеет двойника в своих же книгах?..

Булычеву чужд глумливый смех над своими персонажами. Далек он и от того, чтобы рвать тельняшку на груди, стенать и всхлипывать. Чувство меры ему почти не изменяет, а это большая редкость не только в наши времена. Может, определив его отношение к героям, мы сумеем понять, в чем, собственно говоря, загадка.

Сопереживание? Да, разумеется. Но это непременное условие для деятельности любого толкового автора. В противном случае не возникнет сопереживания и у читателя. А его обмануть трудно: с каким чувством написано, с таким и прочитано. Есть умельцы, которым иногда удается имитировать эмоции, но редко у кого это получается хорошо и надолго. Булычев не просто сопереживает своим персонажам, он словно удивляется им и предлагает нам разделить свое удивление. Его поражает способность жителей Гусляра выживать в невыносимых условиях, подниматься над буднями, чудить и находить самые невероятные выходы из тупиков.

Сочувствие? Наверное, и оно присутствует, но в меру, в меру… Сочувствие, в отличие от сопереживания, процесс долговременный и немного опасный, поскольку обратная связь может в какой-то степени трансформировать психотип автора по образу и подобию поведенческого модуса героя. Всем известен хрестоматийный пример, когда Флобер, описывая симптомы отравления мадам Бовари, так увлекся, что сам чуть не умер. Аналогичных примеров отождествления история литературы знает превеликое множество.

Отстраненность? Вот уж не сказал бы, что позиция холодного наблюдателя даже в малейшей степени свойственна Киру Булычеву! Да, он не лезет в вашу душу, прохаживаясь немытыми калошами по больным мозолям, но и в свою не пускает любопытствующих. Однако кто может упрекнуть его в равнодушии к персонажам, сколь бы «малы» они ни были?

Так, может, это просто неравнодушие? Вот универсальное качество, достойное универсального творца. Неравнодушие предполагает гармоничное сочетание приятия добра и отрицания зла, одинаковую неприязнь к любым проявлениям радикализма, откуда бы он ни исходил, не принимает подлости будней, но и не впадает в фанатичный идеализм. Неравнодушие избегает аффекта и позы, но и при этом не теряет достоинства в любой ситуации.

Неравнодушное достоинство — не это ли ключ к гуслярскому циклу, да и ко всему творчеству Кира Булычева? Услышать тяжелую поступь времени доступно многим, но не всякому дано уловить ритм эпохи и не ужаснуться при этом вопиющей пошлости бытия. Воспринимая мир как данность, Булычев тем не менее сопротивляется его неизбежности, однако это противостояние не столь очевидно. Мне, скажем, понадобилось лет двадцать, чтобы знаковый характер эволюции Гусляра стал более или менее понятен. Признаться, порой брала досада, когда на месте привычных типажей вдруг проступали на краткий миг странные лики — не то демонов, не то мучеников… А ведь так хотелось вернуться к ностальгической простоте ранних рассказов. Только потом догадываешься, что простота была мнимой.

Если попытаться в целом охарактеризовать труды и дни Кира Булычева, то, избегая категорических суждений, одно можно сказать точно — его творчество по природе своей не деструктивно. Он всегда готов заглянуть за горизонт, но при этом остается верен Традиции. Пафос отрицания чужд ему, но черное он всегда называет черным и в сделки с лукавым даже по мелочи не вступает.

При этом вряд ли кто посмеет упрекнуть Булычева в догматизме. Вместе с нами он прошел сквозь горнило великих переломов, перетрясок, перестроек, вместе с нами он заблуждался и прозревал. Может быть, именно поэтому он, никогда не становясь в позу Учителя, тем не менее стал кумиром миллионов читателей от мала до велика.

Мастер эмпатии Кир Булычев многолик в своем творчестве. На его книгах выросло не одно поколение. А скольким еще предстоит открыть для себя его поразительные миры, испытывать невероятные приключения и, странствуя вместе с героями по временам и вселенным, все равно возвращаться в родной Гусляр — необустроенный и непредсказуемый. Возможно, когда-нибудь и Великий Гусляр превратиться в чистенький и благополучный среднеевропейский город с чистенькими и благовоспитанными обывателями, изнывающими от скуки. Но как хорошо, что в эту пору прекрасную…

Обозрев написанное, автор этих строк пришел в легкое смятение. Сплошные вопросительные знаки. Где строгость логики, где изящество слога, где, наконец, беспристрастный анализ? Ответа нет, а разрозненные мысли представляют собой какую-то мозаику. Правда, мозаика вроде бы сложилась в картину, но трудно разглядеть, что на ней изображено — слишком близко, слишком крупно…

В чем же причина неудачи?

Может, все дело в том, что Кир Булычев — удивительный человек. А в нашу пресыщенную эпоху способность удивлять и удивляться становится все более редким даром.

Эдуард ГЕВОРКЯН

Проза

М. Шейн Белл

Зафиксируй!

Едва последний член первой Ночной бригады успевает втащить усталую задницу вверх по трапу, как ты ведешь свою команду вниз, в прозрачный пузырь капсулы времени. Внутри воняет потом, и Меган, как всегда, первым делом бьет по выключателю вентилятора, хотя мы все знаем, что запах неистребим — у вентилятора не будет времени хоть малость ослабить эту вонь.