Вячеслав Рыбаков - Се, творю

Получается что же? – подумал Наиль. Не зря мне нынче припомнилось детство и сладкое чувство засасывания в небо? Будто хоботом тянуло туда… Кто-то, может, назвал бы это: Всевышний позвал. Но я, думал он, держал за руку отца и видел грохочущий храм, где могучие добрые боги куют на благо людей вертолеты, и молиться готов был именно на этих богов. Благоговение… Да, другого слова не выбрать. Когда, подумал он, я сделал первый свой миллион, не было ничего даже отдаленно похожего на тот восторг. Просто как нажрался от пуза, и все.

– Экспертов, значит. Независимых… Слушайте, Борис Ильич. А вам космическая стезя глаза не застит? Вы хоть отдаете себе отчет, что нуль-тр-тр – это не только марсианский саксаул? Не только тау Кита всякая? Это и Кремль, и Белый дом, и бункера стратегического командования, и ракеты в шахтах, и подлодки в океанах, и…

– Не утруждайтесь, Наиль Файзуллаевич. Ряд может оказаться очень длинным. Гохран, например, или Форт-Нокс. Швейцарский банк тоже вот очень показан для здоровья…

– Вы еще шутите!

– А что остается? Я ученый. Я в фантастику не верю.

– А Журанков ваш – не ученый?

– Тоже ученый.

Стало тихо.

– Надо побеседовать втроем об… этом самом… Об этой тран… тран… нуль… Господи, не выговорить!

– В фантастике это для краткости, смолоду помню, называют попросту “нуль-Т”.

– А мы будем называть “операцией „Ы“”! – перегибаясь через стол, в сердцах заорал олигарх. – Чтобы никто не догадался!

Он взял себя в руки. Выпрямился, несколько раз глубоко и медленно вздохнул.

– Извините, – сказал он. – Терпеть не могу повышать голос. Это от удивления. Больше не повторится. Давайте-ка через пару дней… да, в четверг… встретимся опять же попозже вечерком интимненько с вашим гением и все обмозгуем спокойно и неторопливо. Хорошо?

2

– Проходите, Константин Михайлович. Присаживайтесь. Где вам будет удобнее?

– Где сидеть… – Журанков смущенно улыбнулся. – Где посадите.

– Вот познакомьтесь наконец, – тоже улыбнулся Алдошин. – Это и есть наш кормилец и поилец. Вы ведь еще не были представлены?

– Не довелось, – Наиль вышел из-за своего необъятного стола, обогнул его по длинной пологой дуге и ровно посреди кабинета приветствовал Журанкова крепким рукопожатием. – Но давно хотел. Рад. Рад встрече. Рад сотрудничеству. Наиль Файзуллаевич.

– Константин Михайлович, – ответил Журанков.

Академик кашлянул и проговорил:

– Настал момент истины.

– Я догадался, – ответил Журанков. – Плазмоид мой, я так понимаю, в очередной раз никому не понадобился?

Простота этого человека была, конечно, не хуже воровства, но обескураживала. Обезоруживала. Если хочешь с ним наладить хоть какие-то отношения, подумал Наиль, надо быть откровенным, как на исповеди. Потому что сам Журанков ведет себя так, будто вся его жизнь – исповедь. Как он от этакой беззащитности по сию пору не спятил…

А может, именно что спятил?

– Да фактически так, Константин Михайлович, – добродушно согласился он. – Зачем нам совершенствовать телегу, когда можно сразу строить автомобиль? Вы садитесь, садитесь.

Журанков стрельнул глазами по сторонам и сел в то кресло, которое оказалось к нему ближе всего. Тогда и академик уселся у окна, спиной к сумеркам.

– Уверенности у меня нет, – с ходу признался Журанков. – Теория теорией… но… только эксперимент может ее подтвердить. Или опровергнуть.

Хорошее начало, саркастически подумал Наиль и проговорил:

– Вам бы, Константин Михайлович, агентом по рекламе работать.

– Почему? – искренне удивился Журанков. Он явно не понял юмора.

– Потому что вам бы сейчас следовало настаивать на своей правоте и стараться убедить нас, – едва сдерживая раздражение, подсказал Алдошин.

Журанков недоуменно обернулся к нему.

– Борис Ильич, как я могу настаивать на своей правоте, если я в ней не уверен? Я же могу вас подвести.

– Рассказывайте, – с ноткой безнадежности в голосе произнес Алдошин.

– Только подробно и популярно, – добавил Наиль. – Я ведь не специалист.

Журанков помедлил.

Смелее, сказал я ему.

– Оговорюсь сразу: с телепортацией реально экспериментируют уже почти пятнадцать лет, – начал он. – Мало кто об этом знает, потому что нас уверили: наука уже все главное открыла и теперь занимается только усовершенствованием технологий. Даешь, мол, наноконтрацептивы, а все остальное – заумь. На самом деле именно сейчас открываются совершенно новые пространства. Наверняка еще более завораживающие, чем после открытия деления урана. Еще в две тысячи третьем швейцарцами был телепортирован на два километра целый фотон. Годом позже удалось телепортировать целый атом бериллия. Люди работают вовсю, хотите верьте, хотите нет. Но там совсем иная методика. На мой взгляд – тупиковая. Или, во всяком случае, переусложненная, чересчур обходная. Однако на данный момент именно и только она реальна, а то, о чем буду говорить я… ну…

– Поведайте нам еще о журавле в небе, – ободряюще сказал Алдошин. – А то мы ни разу о нем не слышали.

Журанков смущенно улыбнулся.

– Понимаете, в теоретической физике некоторые открытия, даже самые фундаментальные, иногда начинаются просто от того, что для прежней картины мира перестает срабатывать математический аппарат, – без разгона бабахнул он. – Вот самые грандиозные концепции двадцатого века – общая теория относительности и квантовая механика. Внутри самих себя они объясняли мир с поразительной точностью. Теория относительности прекрасно годилась для всего очень большого: звезд, галактик, космоса, а квантовая механика для очень маленького: атомов, элементарных частиц. Но любая попытка обе концепции совместить и описать с помощью какого-то их синтеза одновременно и очень большое, и очень маленькое постоянно приводила к математическим бессмыслицам. А это же непорядок. Это как чесотка: зудит, зудит… Когда одни фундаментальные законы мироздания противоречат другим столь же фундаментальным законам, невозможно спокойно жить.

Свежая мысль, подумал Наиль, стараясь не улыбнуться. Мне бы ваши проблемы, господин учитель…

Жаль, прошло то яркое время, когда и я так полагал, горько подумал Алдошин. Но если один лучший сотрудник уезжает, а двух других сокращают, если сверху вдруг сообщают, что финансирование будет урезано, если на носу выборы в президиум, если то и дело прокатываются грозные слухи о реформе и чуть ли не о разгоне, потому что стало наконец понятно, кто именно разорил страну – конечно, академия со своей пустопорожней наукой; если старый дачный поселок, единственное место, где в последние два десятка лет ты только и мог хоть как-то вздохнуть, вдруг оказывается построенным незаконно, а по закону там должен быть бизнес-центр – все остальное мироздание отчего-то очень быстро становится непротиворечивым. Как это у Чехова в пародии на Жюля Верна? Кислород – химиками выдуманный газ. Утверждают, будто без него жить невозможно. Вранье. Без денег только жить невозможно…