Михаил Емцев - Уравнение с Бледного Нептуна (сборник)

Наконец что-то щелкнуло, и экран озарился голубым пламенем.

— Включаю, — сказала за тридевять земель девушка.

На экране возникло деформированное лицо Ермолова. Он не стал слушать Карабичева, Его гулкий бас сразу наполнил кабину.

— Хорошо, что связался. Ты здесь здорово нужен. Выезжай немедленно. Как дела у тебя?

Карабичев с отчаянием махнул рукой.

— С Марией плохо.

— Вези ее с собой. В Москве сейчас почти полный порядок. Ночью и утром был сплошной кошмар, а сейчас уже ничего. В институте организована комиссия по изучению этого явления. Масштабы его гигантские. Ну да ты, наверное, уже слышал. Прочти обращение, там много важных указаний. Пока.

Он исчез. Карабичев с тяжелым чувством отправился домой. Там царила тяжкая атмосфера. Никто не ложился, опасаясь повторения ночного кошмара. Дитти Браун, она же Мария Карабичева, сидела на кушетке. Андрей с удивлением заметил, что она все меньше походит на его жену. Это была та же Мария, но щеки ее ввалились, под глазами легли тени, пухлый рот сжался в линейку, движения стали резкими и отрывистыми.

Карабичев, поборов желание сбежать куда-нибудь подальше от этого наваждения, взял русскоанглийский словарь и начал разговор с миссис Браун. Диалог их был наполнен недоуменными восклицаниями, пожатиями плеч и саркастическими взглядами. Только ему удавалось втолковать ей что-нибудь о возможности психической трансмутации, как она отрицательно мотала головой и говорила, что ничего не понимает. Тогда он потащил ее в комнату Евгении Николаевны, где стоял огромный старомодный «комбайн». Они поймали Лондон, и Мария преобразилась. Услышав английскую речь, она заплакала. Постепенно она становилась все более грустной. Удивительное потрясение, пережитое человечеством, проникало в ее сознание.

Карабичев успокаивал Евгению Николаевну, которая исходила горючими слезами, смотрел на Марию, с восторгом слушавшую далекий Лондон, и думал о том, как все это дико, нелепо, невероятно.

Он вышел на крыльцо и прислушался к глухим звукам ночи. Перед ним было цвета густого черного бархата южное небо с низкими звездами и спящая влажная земля. Но Карабичев не видел окружающего. Его тревожили другие картины.

Все перепуталось. Возможное и невозможное. Падали небоскребы. Грудь мостовых поднималась к небу. Стекла окон больше не пропускали света. Океанские лайнеры шагали на тонких ножках по суше. Можно было сорвать звезду с красных небес, но не было никакой уверенности, удастся ли зажечь простую спичку…

Кто-то тронул Карабичева за плечо. Перед ним стояла Дитти Браун с заплаканными глазами. Стараясь говорить по-английски возможно внятней, она извинилась перед Андреем. Теперь ей многое стало ясно. Она немного понимает в медицине. Такое горе.

Карабичев вздохнул и предложил миссис Браун завтра вместе с ним выехать в Москву. Та согласно закивала головой.

ГЛАВА III

Ружена любила свои приборы. Они представлялись ей очень нежными, добрыми и покорными. Миганье лампочки, дрожанье стрелки, запах нагретой изоляции говорили девушке о внутреннем состоянии умных машин больше, чем могли бы сказать слова. Придя в лабораторию, она сначала наводила чистоту, потом проверяла «здоровье» аппаратуры и только после этого начинала собирать очередную исследуемую схему.

Ружена любила свою работу. Ей нравилось часами лепить микроскопические датчики паять концы, навивать почти неразличимые пружинки подвесок, пока из груды разбросанных разрезанных деталей не возникало нечто напоминавшее абстрактную скульптуру. Во время опытов Ружена иногда надевала большие очки, и тогда внешний мир прекращал для нее свое существование. Она вся уходила в работу. Все знали, что очки на носу Ружены — это символ полной отрешенности от действительности.

В тревожные дни после 15 августа Ружена попрежнему регулярно проводила исследования некоторых телепатических параметров. Она являлась к девяти и, надев белоснежный халат, несколько минут рассматривала предстоящее поле сражения. После отъезда Сергея очки все чаще восседали на ее маленьком носике. Поправляя мощную темную оправу, она тихонько вздыхала.

Резкий, щелчок заставил ее вздрогнуть. На экране появилось лицо Ермолова.

— Миракова, сегодня собрание членов комитета. Присутствие наших сотрудников обязательно.

— Но…

— Никаких «но», вплоть до выговора. Извольте быть к десяти часам.

Экран погас, словно в него плеснули чернилами. Ружена пожала плечами и сняла халат. Работа на сегодня была сорвана. Она спустилась вниз. Там группа молодых телепатов проверяла на самих себе возможности новых форм общения. Молодые люди и девушки сидели кольцом на низеньких стульчиках, то сближаясь, то отодвигаясь друг от друга. Раздавался смех и выкрики:

— Вот здорово-то! Никогда б не подумал, что такое возможно.

— И все же кое-что улавливается плохо. Какая-то неясность остается.

— Потому что женщина. А женщину даже сверхтелепатическое устройство до конца не разгадает.

Изредка кто-нибудь кричал:

— Чур, в обществе не ругаться! Сальности строго запрещаются.

Ружена с улыбкой рассматривала их и не решалась присоединиться к их бурлящему веселью.

В комнату вошел длинный сгорбленный парень и спросил тонким голосом:

— Что за бедлам?

Увидев его, все заулюлюкали.

— Ну-ка, давай сюда, несчастный теоретик! Мы тебе докажем, что на свете нет антипатичных душ. Все люди симпатичны! Иди, иди сюда, сажай его в центре, пусть растворяется, чтоб не зазнавался.

Парня подхватили и потащили на середину круга.

— Стойте, эоловы дети, стойте! — закричал он пронзительно. — Слово смертнику!

— Дать, — решила масса.

— Прежде чем вы подвергнете меня самой омерзительной казни, которой подвергался когда-либо человеческий интеллект, сказал парень, присаживаясь на некотором расстоянии от возмущенных телепатов (Ружена вспомнила его фамилию — Щапов), и заставите меня раствориться в тине ваших заплесневевших от чванства и гордости душ, я должен поведать вам историю, коя стряслась с пресветлым Щаповым сегодня утром. Эта…

— …сказка про белого бычка. Три минуты на сообщение, в противном случае — расцентрифугируем.

"Центрифуга" заключалась в том, что хоровод вертелся вокруг человека и тот постепенно полностью терял ориентацию и способность что-либо соображать.

— Минуточку! — вскричал Щапов. — Выслушайте меня, на вас снизойдет благодать. Так вот, сегодня пресветлый Щапов, восстав ото сна, в котором ничего греховного и скоромного им наблюдено не было, направил свои стопы…