Вячеслав Назаров - Бремя равных

Голос Савина: “Снимает автомат, расположенный у Белого озера. Именно на этой пленке мы обнаружили первые “простыни”. Съемка идет в ультрафиолетовой зоне спектра, потому что здесь сейчас — день черного солнца. Самого солнца не видно из-за вторичного свечения атмосферы”.

Движение на террасах усилилось, словно существа почуяли неведомую опасность, но постепенно начали замирать медленными толчками. А мертвое озеро оказалось не таким уж безжизненным. В его плотных глубинах мучительно медленно возникали и пропадали какие-то тени — треугольники, круги, квадраты. А химеры на террасах замерли совсем в гипнотическом оцепенении.

По гладкой поверхности прошло волнение, и в какой-то миг показалось, что озеро выходит из берегов. Но вздыбившиеся пузыри один за другим лопались, выстреливая белые сгустки, эти сгустки плавно разворачивались в широкие белые прямоугольники, действительно смахивающие на простыни… Выпустив пять или шесть полотнищ, озеро успокоилось. Полотнища поднялись повыше, покачивались в воздухе, вибрируя краями, а потом все так же зачарованно медленно поплыли над террасами, низко, почти касаясь замерших в трансе тварей. Пройдя над нижними террасами, они поднялись выше, держа строгие интервалы, не отбросив тени над головами зрителей, и Карагодский мог поклясться, что от них пахнуло могильной плесенью…

Обследовав приозерные террасы, “простыни” берут еще повыше и тянутся куда-то в ночь (или в “черный день”?), за пирамидальные горные пики, слабо зеленеющие на горизонте.

Пан снова зашептал:

— Пока они будут летать, я хочу кое-что пояснить… Вениамин Лазаревич, вы меня слышите?

— Да… Да.

— Планета Прометей заселялась… м-м-м… несколько необычным способом. Основной “посев” составляли водоросли, сложные грибы и симбиотики, искусственные и естественные микроорганизмы. Под воздействием ультрафиолетового солнца и прочих необычностей тамошних условий они мутировали в совершенно новые формы. К примеру, на Прометее нет деления на флору и фауну, почти все здешние твари одновременно и животные растения. В пору зеленого солнца, что по человеческим понятиям соответствует дню, они — растения, мирно произрастающие на равнинах, отвоеванных у кристаллической поверхности. В это время они заряжаются энергией. А с приходом поры черного солнца они превращаются в животных, тратя накопленную энергию. Но самое странное и трудно объяснимое у них — отсутствие борьбы за существование. Нет более мирных и безопасных для человека и друг друга созданий, чем эти твари. Вот почему насторожили привычных ко всему здешних биологов “простыни”… Впрочем, смотрите…

Из-за зеленых пиков появилась белая вереница. “Простыни” возвращались. Но теперь на медлительность и величавую плавность не осталось и намека. Да и сами полотнища изменились, свернувшись в остроконечные коконы. Не задерживаясь над террасами и по-прежнему держа строй, коконы один за другим исчезают в озере. Озеро пошло треугольниками и квадратами, посветлело, и через несколько минут белая гладь ничем не напоминает недавней фантасмагории Террасы ожили, очнувшиеся твари опять затеяли возню.

Голос Савина: “Мы считали тогда “простыни” очередным видом новых животных и не придали значения их явной связи с Белым озером. Не могли мы знать и того, что находится в коконах, — кстати, именно процесс свертывания “простыни” в кокон должен был наблюдать Семен Антропов…”

Пан и Карагодский как будто бы сидели теперь за спиной широкоплечего человека, одетого в переливчатый герметический комбинезон и прозрачный круглый шлем. Зачесанные назад светлые волосы курчавятся на шее. В зеркальце переднего обзора видно молодое широкоскулое лицо Антропов косит в зеркальце карий глаз и подмигивает. Зеленое солнце теперь сзади, оно уже касается горизонта, внизу — ставшая привычной кутерьма кристаллических гор, а впереди — клубы отливающего металлом то ли дыма, то ли тумана Еще секунда — и дископлан наискось врезается в туман. За прозрачным колпаком становится темнее, а сама освещенная лампой кабина — теснее.

Голос Савина: “Съемку ведет автомат связи с Биостанцией. Все параметры дископлана — в норме, Антропов в отличном настроении. Сейчас он перешел терминанту — границу зеленого и черного дня, для простоты — “дня” и “ночи”. “Ночью”, как я говорил, можно видеть только в ультрафиолетовом диапазоне. Экран УФ-визира находится прямо перед пилотом, отсюда его видно. Пилот может переключить картинку с визира на автомат, Антропов так и должен сделать, но не успел…”

И опять — вид со спутника. За край чашеобразного горизонта уползают зеленые змеи первого солнца. А вот и второе — бархатно-черный круг, наклеенный на морозные узоры звездного неба. Есть в нем что-то ненастоящее, что-то от неудачной декорации условного театра. А внизу — многокилометровая толща сиреневого тумана. И вдруг в этом тумане, в этой неверной глубине вспыхивает и гаснет яркая красная звездочка. Только раз вспыхивает и гаснет — и снова молчание звезд, декоративный черный круг над головой и холодный сиреневый свет под ногами.

Голос Савина: “В 29 часов 41 минуту 31 секунду местного времени связь с дископланом Антропова внезапно прервалась. Тремя секундами спустя внешний спутник зафиксировал взрыв в атмосфере. Координаты взрыва совпадали с предполагаемыми координатами дископлана. Немедленно в этот район вылетело три спасательных машины, но ни самого Антропова, ни остатков разбитого диска не нашли”.

Смена кадра. Знакомая верхняя терраса у Белого озера. Картина прежняя — сиреневая “ночь” и застывшие в каталептическом сне химеры. Возвращаются “простыни”, но сейчас их ровный строй сломан, они летят тяжело, припадающим к земле клином. В острие клина — кокон, в котором угадывается спеленутая человеческая фигура, в арьергарде — кое-как перехваченные “простынями” искореженные части дископлана. Процессия скрывается в озере и, как всегда, оживают приозерные уступы.

Голос Савина: “А в это время автомат у Белого озера фиксировал вот такую картину… В связи с общей тревогой мы не перезаряжали кассеты, и автомат снимал, пока не кончилась пленка… Уже “днем”…”

Смена кадра. Все залито яркими зелеными лучами, которые, многократно отражаясь в полированном камне террас, разбрасывают над озером широкие трехцветные радуги. Террасы пустынны, неподвижны острые пики скал вокруг, только свет дрожит и колеблется на остры скалах. И озеро неспокойно, оно вздувается и опадает, словно дышит тяжело. Берега его теперь почти вровень со средней террасой. И вдруг озеро рывком уходит внутрь себя, словно проваливается, до старой отметки.