Игорь Денисенко - Ронин

Когда мы подошли к дому новые знания, значения слов, предметов, обычаев и жестов просто ввели меня в ступор. Поначалу я пытался запоминать название и значение тех или иных предметов, но тут же сбивался и забывал, поскольку появлялись новые предметы и их тоже нужно было запомнить. Бессмысленно! Нужно родится здесь или хотя бы прожить лет пять чтоб все усвоить и запомнить. Поэтому я целиком положился на Иори и лишь с изумлением наблюдал за этой повседневной, но такой незнакомой жизнью.

Разувшись в гэнкане, некое подобие прихожей. Мы вошли в дом. Престарелая служанка согнулась в поклоне и подала хозяину о-сибори, горячую влажную салфетку, которой так приятно освежить лицо.

— Додзо. — протяжно произнесла она — Пожалуйста.

Затем плетеная корзиночка с салфетками была предложена мне.

В доме было темно. Свет нехотя проходил сквозь матовую бумагу, которой обклеивались окна. Сенсей подбородком указал мне располагаться, а сам же прошел в комнату для письма. Усевшись на пятки я скромно занял уголок от дверей, присев на краешек татами. Служанка внесла в комнату плоский бронзовый чайник, чашку для ополаскивания и маленькие стаканчики для чая. Сенсей пробыл в своем кабинете не долго. Вскоре он вышел держа в руках лист бумаги.

— Это, — объяснил он служанке — нужно отнести дайме Кумамото. Тут я вкратце пишу, что мой ученик (тут он посмотрел на меня) в честном поединке убил на дороге в Хиго двух ронинов. Я заранее извиняюсь, если они были подданными дайме, но отличительных знаков принадлежности у них не было. В чем искренне заверяю дайме.

Если вы думаете, что я что-то понял из его речи, то ошибаетесь. Я на чем свет стоит, клял нашего преподобного Юрика, отправившего меня в такое инопланетное царство. Только позже с невозмутимым видом маленькими глоточками впитывая зеленый чай я усвоил о чем шла речь. Если б самураи были не бродячие т. е. ронины меня ждали бы крупные неприятности. Убив подданных местного князя, я тем самым бросал ему вызов.

И каждый встречный поперечный не то, что бы имел право, а просто обязан был убить меня как бешеную собаку. Повезло, констатировал я, припадая к глиняному наперстку с чаем. Следом за чаем, когда мы уже достаточно отогрелись служанка принесла подогретое сакэ в кувшине и рис. Это надо было видеть! Черные пиалки с неровной глазурью, на которых как в досье остались отпечатки мастера их изготовившего. И зерна риса жемчугом блестящие в них. Какое роскошное угощение! Нет. Я не шучу и не издеваюсь.

Прислушиваясь к ощущениям Иори, я стал понимать то, что было недоступно. Рис это роскошное угощение. Из той деревни, откуда родом Иори, рыбьи кишки были обычной пищей. Уловы мизерные. Морская капуста, ракушки, которые во время отлива собирали всей деревней, и стар и млад. Все шло в пищу. Что такое есть досыта было неведомо.

Рис мог позволить себе только староста деревни на праздник. Рис был дорог. Бобы и соя были достоянием тех, кто победнее. Но это на праздник. С ранних лет оставшись сиротой Иори во что бы то ни стало, хотел лучшей жизни. Стать самураем и за дорого продавать свой меч, свою жизнь. Именно сейчас его душа ликовала. Он только ученик а уже удостоен чести отведать рис. Я держал в своих пальцах кисюшку с дымящимся рисом, правая рука уже потянулась за палочками. И тут меня выдернули.

С чашкой дымящегося риса я стоял в ярко освещенной лаборатории. Раздались аплодисменты.

— Мать вашу! — разозлился я. — Ужин у пацана отняли!

Но сказал я это не по-русски а как и следовало ожидать по-японски, отчего речь моя прозвучала ещё более угрожающе и рычаще. Такой интонацией воины и правители разговаривают с крестьянами. Аплодировали не мне а как оказалось фантазеру и историку

Юрию, который и придумал выдернуть меня внезапно. Если прошлый раз улитку я принес в этот мир неосознанно, то и следующий предмет нужно попробовать захватить минуя сознание. Как бы между прочим. Что и случилось. Черная пиалка была у меня в руке.

Профессор взял у меня чашку из рук и попробовал шепотку риса. Скривившись он сплюнул и высыпал рис в урну с мусором.

— Как они могут это есть? Недоваренный, несоленый? — скривился Андрей Александрович.

— Они его без приправы не едят профессор, — вставил всезнайка Юрик, — Только я вас умоляю чашку не разбейте! Ей цены нет! Семнадцатый век!

— Что я варвар какой? — Улыбнулся профессор.

— Вы хуже варвара, — зло вставил я, — Вы понятия не имеете какой ценой этот рис достается!

Вы не представляете в какой нищете живут люди! Многие из них даже не пробовали этот недоваренный несоленый рис! Никогда! Вы слышали профессор? Никогда! Потому, что они питаются рыбьими кишками. Но это не деликатес! Просто жрать там нечего!

В лаборатории воцарило молчание. Не надолго. Его прервал Вадим.

— А наш кролик оказывается красный! — сказал он и рассмеялся.

Дни потянулись за днями. Черная керамическая чаша канула в бездну а вместе с ней и грядущие изменения в планах лаборатории. Чаша бес сомнения бродила где-то по инстанциям, где её проверяли на вшивость т. е. древность и конкретно на время изготовления. И что-то там не срасталось. Судя по вялым разговорам ведущимся в лаборатории различные эксперты оценивали её по-разному. То она выходила четырехсотлетней, то изготовленной не далее как в том году. Энтузиазм, с которым профессор взялся за дело куда-то пропал, пропал и сам профессор. Видимо что-то и кому-то на верхах доказывал. Поэтому внеплановые перемещения стали плановыми. Юрий Сергеевич Павлов отправлял меня ежедневно в одно и то же место. В приглянувшуюся ему Японию. Впрочем, я не возражал а с радостью возвращался к моему Иори и Синмен сану. Надо сказать, что возражения мои вряд ли бы кто-то принимал всерьез и прислушивался. После моей выходки с чашей, меня стали игнорировать более чем прежде. Дарья Дмитриевна записками непонятного содержания не баловала. Хотя я теперь постоянно следил за ней и её каменным лицом Сфинкса. Какие ещё сюрпризы и загадки она преподнесет? Но загадки и сюрпризы мне подкидывал Синмен.

Учил он меня, то есть Иори минут десять в день, не больше. Но мы с Иори были этому рады. Поскольку после обучения всё тело было сплошной синяк. Да, надо сказать, что во избежание дальнейших чудес и чтоб мечи не попали к жадному до экзотики Юрию

Павлову. Я с поклоном отдал их сенсею в плату за обучение. Сенсей ничего не сказал, но мечи с глаз убрал. А учил он фехтованию бамбуковой палкой. Аккуратненько обработав хлипкое тельце Иори он говорил только одно: 'Почему я побил тебя? Думай. Когда ты будешь знать ответ, ты будешь на половине пути к победе'. И уходил в дом. Что он там делал было невидно. Матовое окно сёин, комнаты для письма, для взгляда было непроницаемо. А я избитый лежал раскинув руки у крыльца дома и размышлял.