Кирилл Кудряшов - Холод

И они исчезли… Исчезли насовсем, растворившись словно дым.

Тогда-то Ермаков и стал «серьезным» человеком не только для своего сына, но и для всех окружающих его людей.

Олег всю жизнь старался быть серьезным человеком. Всю жизнь старался следовать советам отца хотя бы по той простой причине, что больше никто не спешил дать ему советов. Но почему-то не получалось, а проклятый Соглядатай каждый раз сообщал отцу о новом провале его сына.

Учась в школе Олег нередко подтирал плохие отметки в своем дневнике, убеждая самого себя в том, что это не ложь (ведь серьезные люди не лгут), а просто сокрытие всей правды. Мол, пересдам, и тогда скажу отцу, что получил двойку, но потом исправил ее на пять. Не получалось! Отец узнавал о подправленной оценке в тот же день, устраивая Олегу хороший разнос.

Нет, он никогда не бил его, не ставил в угол — просто смотрел ему в глаза и суровым, холодным как острие ножа голосом, говорил, что из него никогда не получится достойного человека, что для Олега было страшнее любого наказания. Где ж тут было не поверить в то, что проклятый Соглядатай не просто живет в шкафу, что он всегда рядом с ним и каждый день выдает отцу полный доклад о сегодняшнем дне.

Только классу так к девятому Олег понемногу утратил веру в это мистическое существо, поняв, что отцу помогает его невероятно развитая интуиция, благодаря которой он всегда опережал на шаг своих конкурентов.

С грехом пополам закончив школу и вытянув аттестат на четверки (при чем Олег подозревал, что и здесь не обошлось без вмешательства отца, который фактически спонсировал школу), он поступил в экономический институт, опять таки, ради отца, чтобы стать достойным, серьезным человеком, способным принять из его рук прибыльный и весьма разросшийся бизнес.

Не то, чтобы Ермаков был миллионером, но по Российским меркам жил он весьма и весьма неплохо. Впрочем, и без лишнего шика… В семье была всего одна машина, при чем не традиционный шестисотый «Мерс», а всего лишь новенькая «Волга», под капотом которой, правда, скрывался движок от «Ягуара», а бронированный кузов мог бы выдержать взрыв гранаты под днищем. Жили Ермаковы в двухкомнатной квартире в центре, и не все соседи знали о том, что рядом с ними обитает крупный бизнесмен, владелец множества торговых точек по всему городу и за его пределами.

Отец никогда не стремился к излишнему. Он занял свою нишу в бизнесе города, создав сеть кафешек и продуктовых киосков, и не стремился к далеким далям. Ни с кем не враждовал, не пытался урвать какие-то новые лакомые куски — просто жил, владея своей маленькой империей, и возможно как раз это и давало ему возможно обойтись без традиционных для России разборок и наездов.

Олег подозревал, что значительную часть прибыли отец откладывает «в чулок», а точнее — на какой-то счет в каком-то банке, или же вкладывает в какое-то дело, но вот куда именно — ему известно не было. И мысль о том, что отец не доверяет ему, не вводит в курс дела, не просто грызла — рвала на куски его самолюбие.

Он надеялся, что закончив институт станет полноправным партнером отца, но и здесь просчитался. Во-первых, блестящего экономиста из него не получилось, во-вторых, не было у него той звериной интуиции, помогавшей выжить в мире больших денег, а в-третьих, Ермаков старший, похоже, разучился доверять кому бы то ни было.

Так Олег и стал мальчиком на побегушках у собственного отца, регулярно напоминавшего ему о том, что серьезного человека из него так и не получилось… Олег выполнял различные мелкие поручения, вел переговоры, контролировал прибытие товара или перечисление денег и получал за это немалые деньги. Вроде бы с такой зарплатой можно было жить припеваючи, но все же в том, чтобы работать на собственного отца (не с ним, а на него), было что-то позорное и унизительное.

И Олег терпел, надеясь, все же заслужить его уважение и долю в бизнесе… Хотелось верить, что хотя бы завещание отец написал на него, а не на кого-то еще из своего окружения. А такое вполне могло быть, зная характер Ермакова-старшего и его вездесущего Соглядатая…

Как глупо, все же, было лежать сейчас на холодном снегу, не чувствуя его холода, и вспоминать об отце, о своем детстве, о выдуманном Соглядатае. Наверное, также перед глазами умирающего больного пробегает вся его жизнь. Перед приходом смерти он прокручивает в памяти наиболее значимые события жизни, ее опорные точки, делая для себя вывод, зря прожита жизнь, или нет? Каких опорных точек было больше — положительных, или отрицательных?

В некотором смысле слова Олег умирал… Чувствуя, как перестраивается его организм, он осознавал, что спустя еще какое-то время он перестанет быть Олегом Ермаковым, а станет… Кем? Безликим ревуном? Одним из десятков (сотен? тысяч?) таких же тварей, населяющих Обское море? Он покидал прошлую жизнь и готовился принять жизнь новую, на которую его обрекли эти существа, по каким-то причинам, понятным лишь им, выбрав именно его из сотен людей, ехавших в том поезде. И, вспоминая прошлую жизнь, он понимал, что прожил ее впустую, так и не сумев ничего достигнуть…

От тоски захотелось выть. Кричать, крыть матом и тот и этот свет, всполошить своим воплем лежащего неподалеку ревуна. И Олег закричал, громко и протяжно, чувствуя, что его пересохшая гортань не способна больше выдавать высокие звуки. Он издал низкое, протяжное рычание, временами, спадающее на хриплый вой, и тут же повалился лицом в снег, лакая его живительную влагу языком. От этого крика все горло вспыхнуло огнем, добравшимся до самых легких…

Его сторож поднял голову с громадных лап и ответил ему раскатистым ворчанием… Что-то в этом звуке было до боли знакомое, и подняв на ревуна взгляд Олег, вдруг, осознал, что именно. Сочувствие! Ревун словно говорил ему: «Потерпи еще немного!». Олег не понимал, откуда пришло это осознание, но чувствовал, что каким-то непостижимым образом его сознание распознало тональность рыка этого существа и перевела его на язык эмоций. Человеческих эмоций…

Это могло означать только одно — вирус, или что-то еще, прописавшееся в его организме, добралось и до головного мозга, начав перестройку сознания. Он уже, пусть пока и с трудом, понимал язык ревунов. Быть может, тогда ему предстоит понять еще и их психологию? Осознать себя одним из них, понять, чем же живут эти твари?

Скорей бы! Он устал мучаться неизвестностью. Устал ощущать в себе пылающее пламя, пожирающее его прежнюю жизнь. Скорей бы произошло хоть что-нибудь — или смерть, или новая жизнь, все, что угодно! Но только не лежать вот так, посреди Обского моря…

Нестерпимо захотелось спать, голова пошла кругом, и Олег, неловко улегшись на бок, закрыл глаза. Он даже не понял, в какой момент погрузился в сон — просто тишина спящего моря как-то незаметно сменилась тишиной спящего разума.