Род Серлинг - Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)

Он сделал большой глоток, и Ребекка Вайс неожиданно разрыдалась.

— О, боже мой, — вставил Марти. — Речь подходит к концу, начинаются слезы моей женушки.

Билл Стоктон задул свечи и посмотрел насмешливо-сардонически.

— Я не виню ее. Во-первых, неожиданная вечеринка, а я их терпеть не могу, а затем — сентиментальная речь.

Он повернулся к Харлоу, протянул ему руку и продолжил:

— Говоря между нами и Американской Медицинской Ассоциацией, вы приятные соседи, независимо от того, платите по счетам или нет.

Он повернулся, оглядел всех присутствующих и поднял свой стакан.

— Позвольте мне произнести ответный тост, друзья. За моих соседей, с благодарностью за то, что вы таковыми являетесь.

— Аминь, — прошептал Марти Вайс и обратился к своей жене. — И если ты снова заплачешь, я тебя выпорю.

Он придвинулся и поцеловал ее, а Стоктон начал резать торт.

— Эй, пап!

В гостиную вошел сын Стоктона. Это был двенадцатилетний паренек, уменьшенный вариант отца, — Телевизор погас.

Стоктон тревожно махнул рукой.

— Вот те раз, кризис, кризис, кризис! Как бы мир выжил без «Неприкосновенных» и «Сбора черники»?

— Показывали «Стальной час», — серьезно продолжал мальчик, — потом фильм прервали и сделали какое-то дурацкое объявление. Что-то насчет…

Он продолжал говорить, но голос его потонул в смехе Марты Харлоу, которую рассмешило замечание Ребекки. Зато Марти Вайс, ближе всех находившийся к мальчику, стал серьезным.

— Замолчите все! — сказал он резко. Потом обратился к мальчику; — Что ты сказал, Пол?

— По телеку сказали настроить приемники на радиостанцию «Конелрад». Что это значит? Имеет ли это какое-нибудь отношение к…

Он замолчал. Установилась тишина.

— Ты что-нибудь перепутал, Пол, — тихо сказал его отец.

Мальчик покачал головой.

— Я все понял правильно, пап. Именно так они и сказали. Найти канал «Конелрад». И все отключилось.

Джерри Харлоу задыхался.

Всхлипнула женщина. Они вбежали в зал за доктором. Тот включил портативный приемник и мрачно смотрел на него… Через минуту раздался голос диктора.

— Прямое сообщение из Вашингтона, Округ Колумбия. Повторяем. Четыре минуты назад Президент сделал следующее заявление. Цитирую:

«В одиннадцать часов четыре минуты по восточному стандартному времени дальние радиолокационные и баллистические станции подтвердили показания локаторов о неидентифицированных летающих объектах, летящих в юго-западном направлении. На какое-то время в интересах безопасности мы объявляем Желтую Тревогу, поскольку до сих пор нам не удалось определить природу этих объектов».

Последовало секундное молчание, и Грейс схватила доктора за руку. Другой рукой она прижала к себе Пола.

Ребекка Вайс заплакала, а Марти стоял с побелевшим лицом.

Диктор продолжал: — Комитет Гражданской Обороны предлагает вам немедленно пройти в убежище, если оно у вас готово. Если у вас нет убежища, используйте время на то, чтобы перенести запас еды и питья, лекарств и личных вещей в ближайшее соседнее бомбоубежище. Держите двери и окна закрытыми. Мы повторяем. Если вы у себя дома, готовьте убежища и подвалы…

Диктор продолжал говорить повторяя невероятный пролог неописуемого ужаса.

Они смотрели на радио и в разные мгновения думали о своем.

— Малышка! — думала Ребекка Вайс. — Крошка, спящая в доме напротив. Ей ведь только четыре месяца. А они только сегодня утром смеялись над этим. Марта сказал, что им следует отправить ее в Вассар,[7] и она все утро хихикала от этих слов. Отправить ее в Вассар. И с жестокой мукой она неожиданно осознала, что у них не будет ребенка. Эта малютка, вокруг которой они строили свою жизнь, прекратит свое существование.

— Не верится, думал Марши. Он покачал головой. Он отвергал это. Этого просто не может быть. Это — рассказ из журнала или кино. На вечеринке был ленивый разговор. Был памфлет, забытый на пороге каким-то олухом, но это не происходило, этого не могло происходить. Только все это время он знал, что так оно и было.

Все было правдой. Все происходило в действительности.

— Я хочу заплакать, думалось Джерри Харлоу, я хочу заплакать.

— Я чувcтвую, как слезы подступают, но я не должен плакать, ведь я мужчина. Но страховки… страховые претензии. Мой Бог, их будет неисчислимое количество! Он может разориться! Это как шутка.

Холодная, бессмысленная шутка. Юмор в психушке. Бешеный счет, который дополнит землетрясение. Конечна, он разорен. Мир превратится в джунгли. А он будет банкротом.

Розы, вдруг вспомнила Марта, его жена. Великолепные «Американские Красавицы»,[8] за которыми она так любовно и старательно ухаживала. В этом году они расцвели так восхитительно. Какие они были красивые. Затем она сжала кулаки и ногтями впилась в подушечки пальцев, презирая себя за эту мысль. А как же дети? Что будет с Анной и Чарли? Как может мать думать о розах, когда по радио объявили смерть? Она крепко зажмурила глаза, пытаясь отогнать все это, но, открыв их, она увидела то же самое. Подкатила тошнота, она почувствовала себя больной и покрылась испариной.

Боль, подумал доктор. Неописуемая боль. Он помнил, как читал про Хиросиму. Случаи ожогов. Отравление радиационными осадками. Рубцы, агония тела, вызывающая долгий стон над умирающим городом. Он вспомнил утверждения японских врачей, что это ни с чем нельзя сравнить. Это было слишком внезапно, слишком неожиданно, агония по массовой шкале. Эта нависшая над ними беда накрыла все улицы, города и штаты; миллионы и миллионы людей были обречены; убийство готовилось в масштабе, по сравнению с которым взрыв в Хиросиме — ничто.

И каждый стоял так со своими сокровенными мыслями, в то время как голос диктора, дрожащий от едва уловимого напряжения, продолжал снова и снова повторять заученным и бесстрастным голосом — хорошо отрепетированный обряд современного Пола Ревира. Неважно, приземлятся две ракеты на море иди одна — на земле, противоположный берег был далеко. Они все были обречены. Выхода не было.

Не было и защиты. Смерть летела к ним через снега Аляски, и все, что можно было сделать, это лишь объявить о ее приближении.

Они в панике выбежали из дома Стоктонов. У них не было планов спасения, Они безумно мчались к своим домам. Затем взревела сирена. Ее жуткий звук разорвал летнюю ночь, связав их мысли, и держал в оцепенении до тех пор, пока они снова не смогли освободиться и бежать домой.