Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин
Тигр
Конечно, у них есть картинки лун, и солнц, и зверей – все с ярлычками. В Библиотеке можно видеть на больших экранах, как бегают на четвереньках по какому-то ворсистому ковру здоровенные туши, и голоса говорят тебе: «мустанги в вайоминге» или «ламы в перу». Некоторые видеоклипы забавны. Иные хочется потрогать. А третьи пугают. Есть одна картинка – лицо, поросшее золотыми и черными волосами, и устрашающе ясные глаза смотрят сквозь тебя и не видят, не любят тебя и не знают твоего имени. Голос объясняет: «Тигр в зоопарке». А потом дети играют с какими-то «котятами», а те ползают по ним, и дети хихикают. Котята здоровские, как куклы или малышня, только потом один из них оборачивается, смотрит на тебя – а у него такие же глаза: круглые, ясные, не ведающие твоего имени.
– Я Син! – громко кричит Син котенку на экране.
Котенок отворачивает мордочку, и Син плачет. Прибегает учитель с утешениями и расспросами.
– Ненавижу! – хнычет пятилетняя девчонка. – Ненавижу!
– Это лишь видео, – объясняет взрослый с высоты своих двадцати пяти. – Он тебя не тронет. Он ненастоящий.
Настоящие только люди. Только люди – живые. Папа говорит, что его растения – тоже живые, но люди – они живые по-настоящему. Люди тебя знают. Знают твое имя. Любят тебя. А если не знают, как малыш Алидиной кузины из четвертой школы, им можно сказать, и тогда они узнают.
– Я Син.
– Сын, – повторяет мальчик, и девочка пытается научить его говорить правильно, не Сын, а Син, хотя разница есть, только когда говоришь по-китайски, и это все равно не важно, потому что они сейчас будут играть в гонку за лидером с Рози, и Леной, и всеми остальными. Ну и с Луисом, конечно.
Если мало что отличается от тебя сильно, даже малое отличие кажется большим
А Луис очень отличался от Син. Для начала у него был пенис, а у нее – вульва. Когда они как-то сравнивали свои отличия, Луис заметил, что слово «вульва» нравится ему больше – оно такое теплое, округлое, мягкое. А «влагалище» вообще звучит величественно. А «Пе-енис-пи-пинис, – жеманно передразнивал он, – тоже мне! Похоже на пися-нися-сися. Для такой штуки нужно более подходящее имя». И они вдвоем сели придумывать. Син сказала: «Бобвоб!» А Луис заявил: «Гобондо!» В конце концов, сгибаясь от хохота пополам, они сошлись на том, что когда эта штука лежит – то бобвоб, а вот если поднимается – и правда вылитый гобондо. «Гобондо, стоять!» – кричал Луис, и член его правда приподнял чуть-чуть головку над шелково-гладким бедром. «Смотри, знает свое имя! А ты позови?» Она тоже позвала, и ей тоже было отвечено, хотя Луису пришлось немного помочь, и они хохотали, пока все трое не обмякли от смеха и не распростерлись на полу комнаты Луиса, куда всегда шли после школы, если только не отправлялись к Син.
Одевание одежд
Син ждала его просто ужас сколько и предыдущим вечером никак не могла уснуть – все лежала и ворочалась. А потом вдруг оказалось, что к ней уже наклоняется отец в праздничном костюме – длинных черных брюках и белой шелковой курте. «Просыпайся, соня, свое Посвящение пропустишь!» Она вскочила с кровати, испугавшись, что и правда, так что отец тут же серьезно поправился: «Нет-нет, шучу. Времени хватает. Тебе пока не наряжаться!» Шутку Син поняла, но рассмеяться от расстройства и волнения не сумела. «Помоги мне причесаться!» – проныла она, цепляя расческой узелки в густых черных волосах. Отец нагнулся помочь ей.
К тому времени, когда они пришли в Теменос[67], возбуждение не застило ей взгляда, наоборот – все виделось ярче и яснее. И огромный зал казался еще больше. Играла веселая музыка, танцевальная. И приходили люди, все новые и новые: голые покуда дети, каждый – со своим празднично одетым родителем, иные с двумя, многие – с бабками и дедами, кое-кто – с маленькими голопузыми братьями или сестрами или старшими, тоже разодетыми. Отец Луиса тоже пришел, но на нем были только рабочие шорты и ношеная майка, так что Син пожалела товарища. Из толпы вынырнула ее мать Джаэль, а с ней ее сын Джоэль из Четвертой чети, и оба были разодеты в пух и прах. Джаэль вся изрисовалась красными зигзагами и искрами, а Джоэль надел лиловую рубашку на золотой «молнии». Они обнялись и поцеловались, и Джаэль сунула отцу коробочку, сказав: «На потом». Син уже знала, что в коробочке, но ничего не сказала. Отец тоже прятал за спиной подарок, и что в нем – Син тоже знала.
Зазвучала песня, которую разучивали они все – все семилетки во всех четырех школах мира: «Я расту! Я расту!» Родители подталкивали детей вперед или вели самых робких за руку, нашептывая: «Пой! Пой!» Распевающие малыши сходились в центре огромного круглого зала. «Я расту! Что за счастье – я расту!» – пели они, и взрослые подхватили песню, зазвучавшую мощно и звучно, так что у Син слезы на глаза навернулись. «Что за счастье!»
Старый учитель поговорил немного, а потом молодой, с красивым звонким голосом, сказал:
– А теперь все садитесь. – (И все опустились на палубу.) – Я назову каждого из вас по имени. Когда вас назовут – встаньте. Встанут и ваши родители и родичи, и вы сможете подойти к ним и взять одежду. Только не надевайте, пока весь мир не облачится! Я скажу когда. Итак – готовы? Начали! Пять-Адано Сита! Встань и оденься!
Из круга сидящих малышей вскочила крохотная девчушка, вся красная, и в ужасе оглянулась, разыскивая мать – та уже стояла, со смехом размахивая красивой алой юбкой. Маленькая Сита ринулась к
