Роберт Шекли - Лабиринт Минотавра (сборник)

И Эвридика, ничего не подозревая, пошла. Ведь у этих типов были рекомендации, значки и бумаги со всевозможными печатями. Перед ней стояли солидные, внушающие доверие люди, из тех, что все время смотрят вам прямо в глаза, – никто бы не поверил, что такие могут лгать. Увы, именно такие, честные с виду, на самом деле хуже всех. А может, они и в самом деле были честными, а обманул их мстительный Аполлон, который все это и придумал, – кто знает? Но она пошла с ними, милая Эвридика, с длинными черными волосами, с чудными грустными глазами, и ее аккуратную фигурку скрывали синие атласные одежды. О, прекрасная Эвридика! И они увели ее с собой. Когда прошло сколько-то времени, она сказала: «Послушай, Тотошка, а ведь мы не в Канзасе, n'est pas?»[93] Она говорила по-пафлигонски, наша прекрасная Эвридика, и у нее была маленькая собачка, о которой в истории не упомянуто, поскольку божественный цензор сказал, что маленькая собачка – это уже слишком. В конце концов мы ведем речь про Орфея, а не про Эвридику.

– Расскажи нам об Орфее, Эвридика.

– Он композитор и музыкант. Только не спрашивайте меня, что он делает. Лежит себе и сочиняет песенки.

Для Эвридики песни Орфея – ничто. Пустое занятие, которому он предается вместо того, чтобы приготовить сыр или сделать еще что-нибудь полезное и накормить семью.

И вот они ведут ее вниз по тропе, и чем дальше, тем темнее становится вокруг.

– Это не Флорида! – восклицает Эвридика.

– Нет, – отвечают ей похитители. – Мы вас обманули. Извините нас, леди. Так вот и рушатся надежды.

– Но где же я? – спрашивает Эвридика.

– В царстве мертвых.

Эвридика оглядывается.

– Фу, как здесь грязно!

Они лишь пожимают плечами.

– Мы же мертвые! Что мы, по-твоему, можем сделать?

– Вы ведь еще в состоянии удержать метлу, верно?

И Эвридика подала им пример. Она нашла метлу. Ту самую, на которой обычно летала Геката. Мысленно управляя этой метлой, Эвридика вымела все кучи сажи и даже подмела под Немезидой – а этого до нее не осмеливался сделать никто.

Там она и осталась, вдали от Флориды, вдали от Греции, вдали от всего мира, мертвая, в царстве мертвых.

Ее ничуть не удивило, что она стала мертвой, не заметив этого. Пусть подобными вопросами занимаются философы, а Эвридика совсем не философ. Она знает только, что мертва, а значит, нарушены ее гражданские права.

Да, а еще Сизиф и Тантал, со всеми их бедами. Мало им было неприятностей при жизни, так понадобилось еще, чтобы кто-то придумал миф об их муках, и теперь каждый в какой-то степени страдает от сизифонии и тантализации. И то и другое – проблемы современной жизни. Мы говорим о грубых предвестниках гамлетовского «Умереть, уснуть». Мы говорим об Эдипе и ему подобных. Мы говорим о начале нашего Западного Образа Жизни. О путешествии героя со всеми его превратностями. Но главным образом мы говорим о превосходстве собственной личности: «Теперь я вижу, как превзойти себя. Так говорил Заратустра». Мы говорим о Талосе,[94] первом в мире роботе с единственной замкнутой жилой, разносящей кровь по всему его телу. О нервничающих богах, которые вглядываются во мрак сомнительного будущего и видят, что кончится все очень скверно. Мы говорим о реальных вещах, о безумии, которое наложил на нас античный характер. Потому что они так ужасны, эти белые античные города, с их священными правителями и полным отсутствием телевидения. Мы говорим о беспорядке, царившем на земле до наших дней, с их удобствами, с их грубостями и остротами, без которых жизнь была бы невыносима. Нет больше плавных переходов Одиссеева красноречия – мы слышим вокруг лишь односложное хрюканье, визг и ругань. И если конец готов у нас еще до того, как появилось начало, мы старательно отпихиваем его. «Уходите, уходите, дорогой мистер Конец, мы пока еще здесь, в начале». Но старина Конец тоже кое-что знает. Ладно, ладно, детишки, бормочет он, не моя вина, что дар слова был отдан в мое распоряжение, что тем самым я могу нынче, когда пир еще в самом разгаре, заставить вас остановиться с куриной ножкой, застывшей у самых губ, и рассуждать о смерти и склепе. А в склепе холодно и сыро. Там ходят женщины в черном с пурпурными губами, и пришли они туда вовсе не для того, чтобы постирать, как Эвридика, и так оно и идет, все эти разговоры и веселье.

Ну, вы представляете, что мы чувствуем, когда слышим такое. И мы просим объяснить все по порядку.

– Давайте мы разберемся, раз уж вы не можете, – говорим мы. – Не может быть, чтобы нельзя было разобраться. Забудем о вампирах и прочей нечисти. Классика о них умалчивает, а значит, они нам не нужны. Можно найти способ вернуться туда, где светло и просторно, где бродят антилопа и псевдолопа, а квазилопа пасется в зарослях дурмана, и вдруг все искажается, и мы снова в салуне, который попал сюда, вероятно, прямо из ада, и бармен смотрит на нас и спрашивает: «Что будешь пить, странник?» И тогда мы понимаем, что убежать невозможно, что все кругом – лишь бесконечная цепь салунов, а внутри них темнота и запустение, и так нам не хочется снова там оказаться, что мы изо всех сил представляем себе, будто таких мест вообще не существует, надеясь таким образом от них избавиться. Но тщетны надежды! Ведь не сказать, каковы в данное время законы природы, однако всегда понятно, что сработает, а что нет.

КСОЛОТЛЬ[95]

Когда жрецы сожгли его тело на погребальном костре неподалеку от Вера-Круса, дух Кецалькоатля перышком поднялся вверх вместе с дымом, переместившись наконец в царство уединения и удовлетворенности, расположенное над миром людей.

Время здесь проходило незаметно, никаких различий не существовало, и само «я» забывалось.

Потом, несколько секунд или столетий спустя, он услышал голос:

– Кецалькоатль, ты меня слышишь?

Пауза, затем:

– Ты меня слушаешь, Кецалькоатль?

Странно было слышать голос – не свой, а какого-то другого существа. Он успел позабыть, что, кроме него, существуют и другие.

– Кто зовет Кецалькоатля? – спросил он.

– Я, Тескатлипока. Твой брат и такой же бог, как и ты.

– Зачем ты отрываешь меня от глубоких размышлений?

– Хочу тебе кое-что показать.

– Меня ничто не интересует. Я и так вполне удовлетворен.

– Но позволь мне по крайней мере рассказать тебе, что это такое.

– Если настаиваешь, то расскажи. А потом уходи.

– Я хочу показать тебе твое собственное тело, – сказал Тескатлипока.

– Мое тело? – изумился Кецалькоатль. – Разве я могу иметь тело? И что это такое?

Тескатлипока раскрыл ладонь. Ее внутренняя поверхность оказалась зеркалом из дымчатого черного стекла. Кецалькоатль посмотрел в зеркало. Его чернота сменилась матовой белизной, потом прозрачностью, и Кецалькоатль увидел обнаженное мужское тело, неподвижно лежащее с закрытыми глазами.