Генри Каттнер - Ярость

Возможно, то же самое произошло с Робином Хейлом. Он был единственным живым человеком, который сражался вместе с вольными товарищами. Растратил ли он в эти суровые годы свою инициативу? Он располагал столетиями опыта, знаний, аккумулированной зрелости, но у него не было единственного качества, которое позволяло пустить все это в ход.

Этим качеством в изобилии обладал Сэм. И вдруг ему пришло в голову, что из всех живущих он единственный им обладает. У Хейла долгая жизнь, но нет воли для использования ее. У остальных бессмертных достаточно инициативы, но…

— Если мы будем ждать семей, никогда не наступит время действий, сказал Сэм вслух удивленно, как будто такая мысль никогда раньше не приходила ему в голову.

— Конечно, нет. — Хейл был спокоен. — Возможно, уже сейчас слишком поздно.

Сэм едва слышал его.

— Они думают, что правы, — продолжал он, исследуя новую концепцию. Но они не хотят перемен. Они будут ждать до тех пор, пока не поймут, что ждали слишком долго, и тогда они, может быть, будут даже слегка рады этому. Они консервативны. Люди у власти всегда консервативны. Любое изменение для них к худшему.

— Это относится и к населению башен, — сказал Хейл. Что мы можем предложить ему такого, что сравнилось бы с тем, что оно имеет. Комфорт, безопасность, цивилизованная жизнь. А у нас опасности, тяжелая работа и надежда через столетия создать такие условия, которыми они сейчас окружены под водой без всяких усилий. Никто из них не доживет до плодов своего труда, даже если они поймут необходимость изменений.

— Однажды они отозвались, — напомнил Сэм. — Когда мой отец предложил первый план колонии.

— О, да. Есть множество недовольных. Они понимают, что теряют что-то. Но одно дело — говорить о романтике и приключениях и совсем другое испытывать опасности и тяжелую работу. Этим людям не хватает толчка. Пионеры становятся пионерами, потому что условия дома невыносимы или потому что условия в другом месте выглядят более обещающими или… или если появляется Грааль, Святая земля или что-нибудь в этом роде. Здесь дело идет о спасении человеческой расы, но нет ясной и видимой цели.

Сэм поднял красивые брови.

— Спасение человеческой расы? — повторил он.

— Если колонизация не начнется теперь или в ближайшее время, она никогда не начнется. Наши запасы кориума станут слишком незначительны, чтобы поддерживать ее. Я говорил это снова и снова, пока слова эти автоматически не стали вылетать, стоило мне только открыть рот. Через несколько столетий человеческая раса придет к своему концу в своих безопасных матках-башнях. Ресурсы истощатся, и истощится воля к жизни. Но семьи сопротивляются каждому моему ходу и будут сопротивляться, пока не станет совсем поздно. — Хейл пожал плечами. — Старая история. Мне говорят, что в башнях даже и думать не хотят об этом.

Сэм искоса смотрел на него. В голосе бессмертного звучала уверенность. Он верил Хейлу. И хотя судьба человеческой расы не слишком беспокоила Сэма, увеличение длительности жизни сделало для него жизненно важным следующие несколько столетий. К тому же у него были свои счеты с Харкерами. А в проекте колонизации таились неисчислимые возможности, если им будет руководить такой человек, как Сэм Рид.

У него начали формироваться блестящие идеи.

— Патент ваш, — резко сказал он. — Теперь слушайте…

Робин Хейл закрыл за собой избитую дверь административного здания и медленно пошел по пластиковой тропе. Над головой лучезарность венерианского дня на короткие мгновения освещалась вспышками синего неба и солнца, проходившими сквозь прозрачный империумный купол. Хейл поднял голову, слегка сморщил лицо от яркого света, вспоминая старые годы.

Немного впереди него человек в коричневом комбинезоне неторопливо копал мотыгой что-то на грядке из сверхплодородной почвы Венеры. Он двигался спокойно, может быть, чуть стесненно, но видно было, что работа ему нравится. Он поднял худое, с длинными челюстями лицо, когда Хейл задержался у плоского бассейна.

— Есть у вас минутка? — спросил Хейл.

Человек улыбнулся.

— Сколько угодно, — сказал он. — Что вас беспокоит?

Хейл поставил ногу на край бассейна и скрестил руки на колене. Старик удобно облокотился на мотыгу. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, и слабая улыбка на их лицах говорила о чем-то общем. Только они одни из всех живущих помнили жизнь под открытым небом, смену дня и ночи, солнца и луны, естественные ритмы мира, не руководимого человеком.

Только Логист помнил день, когда почва под открытым небом не была смертоносным врагом человека. Только он мог спокойно ковырять почву мотыгой, зная, что она не враг ему. Для всех остальных самый вид почвы означал опасность видимую и невидимую, известную и неизвестную — ядовитые грибы, бактерии с неизвестными возможностями, удивительные насекомые и крошечные зверьки, готовые вырваться со следующим ударом мотыги. Конечно, эта почва была обеззаражена, но условности умирают с трудом. Никто, кроме Логиста, не любил эти грядки с открытой почвой.

Хейл не очень удивился, когда подумал, что узнает тощую фигуру, действующего мотыгой. Было это несколько недель назад. Он остановился у грядки, отослав своих подчиненных, а старик распрямился и бросил на Хейла острый иронический взгляд.

— Вы не… — с колебанием начал Хейл.

— Конечно. — Логист улыбнулся. — Мне давно нужно было явиться на поверхность, но хотелось кончить работу. Здравствуйте, Хейл. Как поживаете?

Хейл сказал что-то взрывчатое.

Логист рассмеялся.

— Я привык к фермерской работе на Земле, — объяснил он. — Все время хотелось поработать. Сейчас я доброволец. Использовал собственное имя. Вы не заметили?

Хейл не заметил. Много произошло с тех пор, как он стоял в замке Истины и слушал голос, доносящийся из шара-оракула. Глаз его не остановился на имени Бена Кроувелла, хотя списки добровольцев стали настолько редки в эти дни, что он мог процитировать их по памяти.

— Почему-то я не очень удивлен, — сказал он.

— И не должны. Мы с вами, Хейл, единственные оставшиеся в живых, кто помнит открытый воздух. — Он принюхался и неодобрительно взглянул на империумный купол. — Мы единственные, кто знает, что это такое. Вам встречались другие вольные товарищи?

Хейл покачал головой.

— Я последний.

— Ну… — Кроувелл ударил мотыгой случайный росток, — я в любом случае должен был оказаться здесь. Но неофициально. На вопросы не отвечаю.

— Вы не отвечали и в Замке, — с обидой напомнил Хейл. — Я был у вас за последние сорок лет не менее десяти раз. Вы не дали мне ни одной аудиенции. — Он посмотрел на Логиста, и неожиданная надежда зазвучала в его голосе. — Что заставило вас явиться сюда — сейчас? Что-то должно случиться?