Павел Комарницкий - 30 июня

Ему снился сон. Ярара, вся в золотом сиянии, шла к нему, мягко ступая, сморщив нос в улыбке. Остановилась в двух шагах, кокетливо играя кисточкой хвоста над плечом.

«Ну здравствуй, любимый»

«Здравствуй. Я так давно тебя не видел, Ярара. Я по тебе соскучился»

Она вздохнула.

«Ты в последний раз видишь меня такой. Время вышло»

Девушка вдруг начала изменяться. Исчез золотой мех, куда-то делся хвост с кисточкой, изменились уши… И янтарные глаза как-то неуловимо стали лазурными, заодно изменив разрез и форму зрачка. Ещё пара секунд, и вместо Ярары перед Ухурром стояла девушка-аборигенка. Матово светилась тонкая нежная кожа, копна золотых волос привольно спадала на спину, высокая полная грудь вздымалась, губы тронула загадочная полуулыбка. Огромные лазурные глаза смотрели прямо в душу.

«Я не нравлюсь тебе такой, мой милый?» — и голос необычный, глубокий, бархатный. Человеческий голос.

«Нравишься. Даже такой нравишься. Ведь я люблю тебя, Ярара. И потом, это же ненадолго…»

«Надолго, Ухурр. Очень надолго. Быть может, навсегда»

«Что ты говоришь, Ярара?»

«Я говорю то, что будет. Поверь, уж я-то знаю»

Она начала отступать, расплываться. Ухурр потянулся к ней, пытаясь удержать, и вдруг увидел собственные руки. Голая кожа, покрытая рудиментарной щетиной, вместо нормальных когтей — плоские роговые пластинки…

— Телеграмма вам, Катерина Матвеевна!

Пожилой, но ещё крепкий почтальон, с вислыми усами — вылитый Тарас Бульба — протянул в окошко телеграмму.

— От тут распышитеся…

Тётушка отошла от окна, читая телеграмму.

— От кого, тёть Кать?

— От Клавдии. Беспокоится мать о тебе. Писем не пишешь.

— Я же телеграмму им отбил!

— Эх, Боря, Боря — вздохнула тётя, пряча листок телеграммы куда-то в комод, среди своих бумаг — Не понимаешь ты ещё, по молодости лет… Ничего, подрастёшь — поймёшь.

— Что именно, тётя Катя?

— Ну что такое телеграмма? «Привет как живёте вышлите денег целую до свиданья» — без знаков препинания скороговоркой произнесла тётушка. Борис засмеялся — А письмо, это же совсем другое. Между телеграммой и письмом разница, как между стуком в окошко и разговором за чаем.

— Телеграмма — условный сигнал… — задумчиво произнёс Борис — Чтобы понять истинный смысл сигнала, надо заранее знать, о чём идёт речь…

— Что значит учёный человек — засмеялась тётушка — И всё-то он понимает! Ты огород не поливал сегодня?

— Забыл, тёть Кать. Сейчас исправим!

Борис встал, поддёрнул свободные домашние штаны-шаровары, стащил мятую косоворотку. Отец нередко выговаривал ему за затрапезный вид, и мать не одобряла. Но Борис был с ними не согласен. Ходить дома запакованным в костюм-тройку, как человек в футляре… Вот тётя Катя никогда не ругалась из-за внешнего вида студента. Она вообще ругаться толком не умела, если честно…

— Не снимал бы рубаху-то, Боря. Сегодня прохладно.

— Да ну, тёть Кать. Пропотеет, стирать тебе…

— Ну и выстираю, эка беда. Простынешь.

— Не простыну, тёть Кать!

Вода в корчаге была сегодня умеренно тёплой, разбавлять не приходилось. Таская пару ведёрных леек, Борис думал.

Условный сигнал. Любой сигнал в какой-то мере условен, ведь и слова не что иное, как условные сигналы, символы, отображающие определённые понятия и предметы. А что, если они элементарно не знают русского языка? Или азбуки Морзе? Ну не успели выучить, только и делов!

Борис усмехнулся. Вот и ещё одно препятствие. И вообще, вся затея ему представлялась сейчас донельзя призрачной. Он совершенно случайно увидел звёздный корабль-призрак. Более того, он увидел его дважды. Его послание дойдёт до адресата при соблюдении целого ряда «если» — если он не ошибся в расчётах, если они не сменили орбиту, если знают русский язык и азбуку Морзе… Целая куча «если», и отсутствие любого звена в этой хлипкой цепочке делает его затею бессмысленной.

Закончив полив, студент начал начёрпывать воду из колодца в корчагу. А собственно, чего он ожидал? Чуда. А любое чудо, как известно, есть цепочка маловероятных событий.

Откуда-то появилась Мурёна. Глянула на студента круглыми, испуганными глазами, прилегла под кустом смородины.

— Ксс-кс-кс… — позвал её Борис, но кошка, обычно ласковая, не пожелала подойти, как будто чего-то боялась.

— Докладываю, тёть Кать! Огород в исправности! — отрапортовал Борис, входя в дом и вытягиваясь во фрунт по-военному.

— Ай, молодец! Ну герой! — засмеялась тётушка — Что бы я без тебя?

— Пропала бы, тёть Кать. Огород бы посох весь, а малость погодя дом бы сгорел. От молнии.

Посмеялись.

— Садись, мой спаситель, вареники готовы.

— О це дило, тёть Кать! — Борис потёр руки — Щас мы их… А сметана?

— Вот тебе сметана. Сегодня молочница привезла, свеженькая.

Некоторое время студент ел молча — молодой организм требовал возмещения затраченных калорий.

— Мошкара откуда-то налетела… — тётя, прибиравшаяся на веранде, взмахнула тряпкой, сгоняя мошек, насевших на стены и окна — В тепло лезут… Мурёны нету чего-то…

— Мурёна твоя в огороде, сейчас видел.

— Вчера, слышь, Боря — вчера вечером как вскочит, шерсть дыбом. Зашипела, и шасть из дому… Как напугалась чего. И сегодня в дом не идёт.

Борис внимательно посмотрел на тётушку. Со вчерашнего дня его не оставляло ощущение приклеившегося чужого взгляда, еле ощутимое, правда — но ведь человек, как известно, обладает лишь жалкими остатками интуиции, звериного чутья…

— А ты ничего не чувствуешь, тётя Катя?

— А что я должна чувствовать? — пожала плечами тётушка.

— Ну, ощущение невнятное. Как будто смотрит кто.

— Привидение — засмеялась тётя — Ох, Борис, Борис. Ты меня уморис.

Она налила в блюдце свежей сметаны.

— Ки-и-са, киса, кис-кис-кис… — позвала в открытое окно.

Мурёна с мявом вбежала в дом. Возможно, она и боялась чего-то, чувствуя своим звериным чутьём, но даже тысяча привидений не могли отвратить её от свежей сметаны.

Размытые цветные пятна плавали, постепенно обретали чёткость, складываясь в чьё-то лицо. Чьё?

— Просыпайся, котик. Пора — произнесло лицо, обрамлённое белоснежным мехом, сморщив нос — Просыпайся, Ухурр, правда.

Память вернулась разом. Ухурр сел рывком и тут же упал назад — так навалилась дурнота.

— Осторожней. Не так резко, Ухурр.

Во второй раз Ухурр поднялся осторожно, цепляясь руками за край камеры, слез на пол. Взгляд упал на руки — голая кожа, покрытая мелкой рудиментарной щетиной, вместо нормальных когтей на пальцах какие-то потешные роговые пластинки, намертво приросшие к коже…