Ариадна Громова - По следам неведомого

Вернулся я очень скоро и с совершенно обескураженным видом. Маша взглянула на меня и слабо улыбнулась.

— Пленка засвечена, правда? — спросила она.

Я с минуту смотрел на нее, растерянно моргая. Потом догадался.

— Ну, конечно же! Проникающая радиация! Надо быть олухом, чтоб сразу не сообразить…

— Просто вы оба с Милфордом были в таком состоянии, что не могли всего сообразить, — сказала Маша. — Он ведь и так вел себя с изумительным мужеством и спокойствием. И ты тоже…

— Где там! — откровенно ответил я. — Тогда я еле понимал, что делаю. Если б не шерпы, я бы погиб…

— Все равно ты делал, что надо, — очень серьезно сказала Маша. — А что пленки засвечены, я догадалась, сидя тут. Я стала думать, что же мог сфотографировать Милфорд в том темном храме, потом вспомнила про голубое свечение, про Черную Смерть и поняла, что пленка погибла.

— Значит, Милфорд погиб зря! — в отчаянии оказал я. — Нет даже снимков, и никто не узнает теперь, что было в этой проклятой дыре!

— А голубой прибор? — напомнила Маша. — А пластинки?

Да, верно! Мы опять начали рассматривать пластинки. Вот талисман Анга: на нем изображена солнечная система. Вот те две пластинки, что вынес Милфорд из храма.

Я сел на диван рядом с Машей и внимательно осмотрел эти пластинки. Я их, в сущности, вообще впервые видел — тогда, в Гималаях, мне на них и смотреть не хотелось.

Эти пластинки отличались от той, что носил Анг. Талисман Анга, как я уже писал, был тускло-серебристого цвета, и на нем нанесен чертеж. Эти обе были такие же тонкие и почти невесомо легкие — и вместе с тем твердые, негнущиеся. Но они отличались от первой прежде всего по цвету: солнечно-желтые, какие-то теплые, приятные на вид. К тому же одна сторона у них оказалась матовой, другая — блестящей. Размером они тоже были несколько побольше — с почтовую открытку. Но главное сколько я их ни рассматривал, не обнаружил ни рисунков, ни знаков; поверхность была с обеих сторон совершенно чистой.

Это меня сбило с толку и огорчило. Что же можно узнать по таким пластинкам? И что мне скажут ученые, которым я их принесу? Правда, металл какой-то совершенно особый… Но, может быть, просто я, профан в технике, не знаю этого сплава, а специалистам он давно известен?

Маша посидела у меня еще около часу, говорила мало, была все такой же непривычно тихой и печальной. Я даже спросил, не больна ли она. Но Маша обиделась:

— Ты думаешь, должно быть, что твоя судьба мне безразлична, — сказала она с горечью. — А ты даже сам не понимаешь, что тебя ждет!

Может быть, я и в самом деле не понимал, что меня ждет. Но я решил больше об этом не думать, а действовать без промедления. И, как только Маша ушла, начал названивать в редакцию. Там нашлись, конечно, ребята, которым приходилось в связи с какой-нибудь статьей общаться с археологами. Они мне сразу назвали имя одного из крупнейших специалистов в этой области. В ответ на вопросы я сказал, что нашел в горах очень редкую монету и хотел бы определить, к какому веку она относится.

— Ну, вот он тебе скажет! Этот старик все знает! — заверили меня.

Я не буду называть имени этого ученого главным образом потому, что от встречи с ним у меня остались самые неприятные воспоминания, а плохо говорить о нем я не хочу: в конце концов со своей точки зрения он, может быть, и прав.

Я взял такси, поехал в институт и благодаря своему корреспондентскому удостоверению довольно скоро добился приема у «всезнающего старика» — директора.

В громадном темноватом кабинете, уставленном черной громоздкой мебелью, за гигантским столом, сверкающим темным лаком, сидел высокий плотный мужчина с резко очерченным хмурым лицом. Он оказался не таким старым, как я представлял себе со слов товарищей, — полуседые волосы его были довольно густы, а глаза под нависшими кустистыми бровями смотрели зорко и живо. Да и голос у него был басистый, громкий — вовсе не старческий.

— Чем могу служить, молодой человек? — прогудел он, кивком указывая мне на кресло.

О дружеской, задушевной беседе в этом мрачном кабинете нечего было и думать — это я сразу понял. Нас разделял необъятный стол; к тому же я беспомощно утопал в глубоком кожаном кресле, а хозяин сурово высился надо мной по ту сторону темного полированного стола. Поэтому я сразу решил говорить как можно меньше.

— Я только что вернулся из Непала, — сказал я; хмурое лицо хозяина на мгновенье осветилось живым любопытством. — Там я случайно нашел очень интересные вещи. Вот мне и хотелось бы узнать ваше мнение об этих предметах.

Сделав это предельно краткое вступление, я приподнялся и выложил на стол три пластинки и голубой прибор. Хозяин поглядел на все это с недоверием и удивлением.

— А почему вы обращаетесь с этим именно ко мне? — вдруг спросил он.

— Позвольте, но к кому же… вы являетесь признанным авторитетом… — недоумевая, забормотал я.

— Что ж, вы думаете, что мой авторитет распространяется на все отрасли человеческого знания? — желчно пробурчал «всезнающий старик». — Ведь к археологии-то ваши находки не имеют отношения.

Этого я никак не ожидал!

— Как же так не имеют отношения, — сказал я, стараясь говорить спокойно, — когда пластинка с рисунком солнечной системы была родовым талисманом в шерпской семье и переходила из поколения в поколение.

— Вот эта? — недоверчиво переспросил хозяин и повертел пластинку в руках.

Я тем временем поспешно рассказал ему о легенде, связанной с пластинкой, и о таинственном храме. О Милфорде я ничего не говорил, а сослался на отца Анга, который якобы добыл эти талисманы, а потом погиб от Черной Смерти. Хозяин молча слушал все это; на лице его застыла брюзгливая гримаса. Когда я замолчал, он гулко откашлялся и сгреб пластинки и голубой прибор в ящик письменного стола.

— Ну, вот что, молодой человек, — забасил он. — Вы зайдите… ну, скажем, послезавтра. Я все же попытаюсь еще проверить эти ваши штучки. Только думаю, что сделаны они не ранее, чем лет пяток назад. И, таким образом, к моей компетенции не относятся. Однако проверим, раз уж вы тут такие легенды-сказки рассказываете. Так-то, батенька. Думается, что зря вы занятым людям голову морочите этими вашими… т-талисманами! — последнее слово он выговорил с презрением.

После этого разговора я, понятно, ничего хорошего уже не ждал. И действительно, при следующем свидании «всезнающий старик» вернул мне пластинки и прибор и решительно заявил, что они — современного происхождения.

— Не хотите же вы уверить меня, молодой человек, — раздраженно загудел он, когда я попробовал возражать, — что ваши шерлы или кто бы там ни был, черт, дьявол, еще несколько поколений тому назад знали секрет изготовления великолепных пластмасс?