Федор Богданов - Дважды рожденный

— Мне подумалось, что гоми могут нас преследовать, — отдуваясь, заметил профессор.

— Я подумал то же самое, но теперь не опасаюсь: гоми никогда не подходят близко к берегу, — успокоил его Эйс. — Они хитры и осторожны.

— Мне почему-то теперь вспомнилось, что я еще до сих пор не спросил тебя, каким образом ты попал в воду.

— Это произошло во время столкновения двух воздушных машин во время бурной ночи. Я был оглушен ударом и потерял сознание. Случайно, падая на дно, я очутился около жилища гоми. Я отделался сравнительно дешево: рукой. А ведь могло случиться, что я и никогда бы не увидел вновь солнца.

Волны тихо плескались о камни.

— Полный прилив, — заметил Эйс.

Перепрыгивая с камня на камень, оба спутника скоро очутились на высоком берегу, покрытом густой растительностью. Профессору показалось, что он видит в ней вееролистные пальмы и слышит нежный запах магнолий.

Профессор внимательно огляделся кругом: берег был ему совершенно незнакомый.

— Где мы сейчас? — спросил он.

— Это, как мне кажется, Первый сектор Северной гемисферы, — ответил Эйс. — Именно в этом месте произошла тогда воздушная катастрофа.

Профессор уставился на улыбающегося Эйса и застыл в немом удивлении.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НАДВОДНЫЙ МИР

Профессор ничего не понимает

Впоследствии профессор часто вспоминал это свое первое вступление на обновленную землю и без устали описывал то радостное, волнующее ощущение, которое его не покидало в течение многих дней после выхода из подводного мира.

То, что Эйс рассказал ему в первую ночь его пребывания на суше, было до того изумительно и невероятно, что он счел за лучшее сначала подкрепиться сном после бегства с субмарины, а потом уже хорошенько вникнуть в сказанное.

Оба они, Эйс и профессор, легли, прикрытые звездным небом и смесью морских и береговых испарений. Где-то слышались голоса, впереди темнели какие-то силуэты зданий или холмов, по никуда не хотелось уходить отсюда, где было так тепло и тихо.

Когда профессор открыл глаза, все небо было розовым. Затем розовые краски неожиданно затрепетали, поблекли и исчезли, и все небо приняло темно-синий оттенок.

— Солнце! — закричал он изо всей силы легких — Солнце! Солнце!

Действительно, это было настоящее круглое яркое солнце, которое медленно отделялось от горизонта и плыло вверх и в сторону.

— Понимаешь, Эйс, ведь это — солнце, — говорил он, не оборачиваясь, — которого мы так долго лишены были. Я уверен, что мы похожи теперь на белого пещерного «прометея».

Тут профессор обернулся и увидел, что он совершенно один. Где же Эйс? Разве они не вместе легли вчера? Он, положим, спал, как убитый, ни разу не проснувшись до того момента, как в глаза ему проник розовый отблеск зари, но ведь и Эйс тоже должен был спать: для него напряжение перед бегством и во время его было не меньше, чем и для профессора. Ага, вот он, кажется, идет от тех домов.

Тут профессор был несказанно удивлен, как близко они к человеческому жилью провели ночь. Успокоенный насчет Эйса, он опять в немом восторге уставился на солнце, которое плыло над морской гладью. Затем он перевел взгляд на берег: в обе стороны его параллельно берегу виднелась бесконечная масса зелени, среди которой можно было различить пальмы и цветы всех оттенков, чаще всего ярко-малиновые бутоны магнолий. И, главное, дома. Всюду виднелись крыши домов, сквозь просветы зелени отовсюду белели их стены. Так же и внутрь страны, которая была явно гористой, насколько глаз хватал, виднелись без конца эти небольшие белые домики с красными и зелеными крышами. Несомненно, это был город. Правда, город весьма оригинальный: без фабричных и заводских труб, без улиц, без многоэтажных домов, без обычного шума и грохота, но все-таки это был город, ибо до самого горизонта мелькали в зелени дома и дома.

— Скажи-ка, Эйс, — обратился профессор к своему спутнику, когда тот подошел, — что это за город?

— Город? Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь?

— Ну, город... понимаешь... Если много домов в одном месте, высшие школы, фабрики, театры и т. д.

Но Эйс не понимал и все с большим и большим удивлением слушал профессора.

— Мне кажется, — сказал он, — я смутно догадываюсь, о чем ты говоришь, но теперь таких варварских пережитков больше не существует. Во всяком случае того, что ты зовешь городом, здесь нет, да и вообще нигде нет.

— Как нигде нет? И какие такие варварские пережитки больше не существуют? Что ты хочешь сказать?

Профессор живо вскочил, тревожно уставившись на Эйса.

— Ну, да, если я тебя верно понял, то никаких городов нет у нас. Как я сказал вчера, мы находимся сейчас в Северной гемисфере, в Первом секторе, но ты, кажется, мне совсем не поверил. Теперь я могу вновь подтвердить: я узнал только что от здешних теи, что я верно определил вчера наше местонахождение.

— Но, наконец, скажи мне, что за народ живет здесь? Может быть, это поможет мне ориентироваться. Ты говоришь о каких-то теи...

— Здесь, как и всюду на земле, действительно живут теи.

Тут профессор припомнил, что, когда Эйс хотел употребить слово «люди», «народ», «человек», он всегда говорил «теи». Сам профессор часто употреблял это слово, но только в значении: люди.

Итак, надо полагать, Эйс ни про каких русских, немцев, французов не знает, для него существовали только теи. Он уверяет, что они всюду на земле... Городов нет... На море ни одного судна... Ни одной трубы не видно — значит, здесь нет ни фабрик, ни заводов...

— Но тогда я ничего не понимаю! — прошептал профессор. — Ничего не понимаю. Скажи, Эйс, только откровенно: не произвожу ли я впечатление ненормального человека?

И он выразительно стукнул себя по лбу.

— Дело в том, — продолжал он, — что в решительный момент на субмарине на меня напала моя обычная болезнь, о которой я тебе говорил уже. Мне стоило больших усилий сделать то, что я проделал. Но мне показалось, что морское купанье и вид солнца привели меня в себя. Я еще очень удивлялся этому. Но теперь меня начинает брать сомнение: у меня есть некоторые опасения за целость моего мыслительного аппарата.

— Я думаю, что ты не теи, но вполне нормален, хотя некоторые мысли у тебя и очень странные. И вообще у тебя есть ряд странностей, для меня пока необъяснимых. Например, ты спал до самого восхода солнца — часов шесть-семь.

Профессору вдруг стало смешно.

— У тебя тоже есть ряд чудачеств, — со смехом возразил он. — Я не думаю, что ты шутишь, но ведь, право же, после таких волнений, какие мы с тобой пережили, надо спать не меньше десяти часов. А ты говоришь про какие-то семь часов.