Грег Иган - Лестница Шильда, роман

― Да спи ты уже.

― Или выучил что-нибудь, чего не знал прежде. Порази их своей эрудицией.

― Не надо надо мной подтрунивать.

Чикайя поцеловал ее в затылок и тут же пожалел об этом. Отодвинулся от нее, вытянулся в струнку, лег неподвижно, ожидая какой-то ее реакции. Или, что было бы куда скверней, приглашения пройти дальше по дороге, на которую он в жизни не думал ступать.

Мариама же лежала во тьме совсем тихо, и спустя какое-то время он начал сомневаться, заметила ли она вообще его порыв. На затылке у нее были такие густые волосы, что он едва охватил губами несколько прядей.

Для Чикайи опустевший город был ничуть не интересней обычного, и открывшаяся перед ними свобода бродить по тротуарам, полям и паркам в любой час зимой казалась не такой привлекательной, какой могла бы представиться летом, когда ее так жестко ограничивали родители. Чикайя подумал, не предложить ли подруге снова Замедлиться и ожить, когда потеплеет. Но он опасался, что так разрушит весь их первоначальный уговор. Если даже сам он соблюдет его в точности, кто знает, будет ли и Мариама так же пунктуальна?

Мариаме захотелось забраться на поезд до Харди,[48] а то и дальше. Может, целый континент объехать. С одной стороны, в этом не было ничего невозможного: поезда продолжали курсировать по привычным маршрутам, доставляя пассажиров к пункту назначения в мгновение ока. Но рейсы стали значительно реже, и в конце концов, когда они как следует изучили расписание, оказалось, что на поездку вокруг континента уйдет не меньше десяти лет.

Чикайя как мог отвлекал Мариаму, чтобы ей часом не вздумалось вернуться к безумной идее испортить Замедляющие машины. Это уже будут не игрушки. Она наверняка понимает, что нанести серьезный ущерб городской инфраструктуре ей не по силам. Но он легко мог вообразить, в какой восторг она придет, когда вокруг завоют сирены, а люди очнутся от оцепенения. Может, мысленная картина эта и была в чем-то несправедлива, но выяснить у нее детали и причины не представлялось возможным. В лучшем случае такой разговор ее оскорбит, в худшем же она воспользуется поднятой темой, чтобы сыграть на его страхах. Поэтому он решил поддаться, придумав этому какое-то не слишком неправдоподобное обоснование. В то же время стоило потянуть немного резину, чтобы она не заскучала и не заподозрила неладное, удивленная его сговорчивостью.

В десятую ночь Ускорения Чикайя проснулся, когда на его лицо стала капать какая-то жидкость. Он открыл глаза и увидел абсолютную черноту, затем высунул язык, чтобы поймать пару капель. Это была вода, но какого-то странного, слегка металлического привкуса. Он вообразил, как по потолку медленно ползет змеящаяся трещина, как тепло от радиаторов высоко над ними постепенно проплавляет сковавшую мир стужу.

Он вывернулся из одеял, ухитрившись не разбудить Мариаму, и стал нашаривать лампу. Когда он включил ее и поднял над головой, стало видно, как откуда-то сверху, из толстой трубки теплообменника, течет тонкая струйка жидкости, собираясь в прямоугольном лотке у изголовья. Мариама пошевелилась, потом затемнила глаза.

― Что это?

― Вода. Капает откуда-то с крыши. Нам надо переместиться.

Он повел лампой в другом направлении, отыскивая протечки в других трубах. Потом заметил радужный просверк на самом верху трубы — там-то и крылась причина всех бед.

― Это что, масло?

С чего бы это маслу капать с крыши? Насколько знал Чикайя, немногие движущиеся части машинерии были вынесены за пределы здания, да и места их контакта, если такие вообще имелись, молекулярной толщины. Может быть, так преломляется свет в ледяных кристаллах? Но почему они такие тонкие и плоские?

Он понимал, что ответ совсем прост, но загадка не поддавалась. Было холодно. Частью сознания он хотел снова забраться под одеяла и свернуться калачиком, отрешившись от всего. С другой стороны, когда же не воспользоваться новообретенной свободой, не проявить храбрость, как сейчас?

Он сказал:

― Я на крышу.

Мариама, моргая на свету лампы, смотрела на него, явно потеряв дар речи.

Чикайя обулся, оделся и пошел прочь, забрав лампу с собой. Ему пришлось сделать вокруг здания два круга, прежде чем отыскалась достаточно надежная водосточная труба. Лампу он повесил за цепочку на шею, как странноватое украшение, и решительно полез по трубе, цепко обхватывая ее коленями и предплечьями. Поручней не было, а поверхность подмерзла, и он часто соскальзывал. Когда это произошло впервые, он запаниковал и чуть не сдался, но полимерная поверхность трубы не могла его всерьез оцарапать. Скатившись вниз дважды, он понял, что, если не расслабить хватку в тот момент, когда начинаешь соскальзывать, а, напротив, усилить ее, то можно остановиться за долю секунды и почти не потерять с таким трудом покоренной высоты.

Он добрался до крыши и скорчился на покатых плитах. Ноги и руки ныли, спину заливал ледяной пот. Он стал энергично хлопать в ладоши, чтобы восстановить кровообращение, пока не сообразил, что от этого понемногу пятится назад, рискуя свалиться с семиметровой высоты. Телу, в котором он родился, это может причинить серьезный ущерб. И, что еще хуже, скрыть всю историю от родителей не удастся. Взяв себе новое тело в двенадцатилетнем возрасте, он станет всеобщим посмешищем на столетия.

Он опустился на корочки и начал осторожное путешествие по крыше. Теперь он уделял гравитации такое же пристальное внимание, как и будучи Замедлен. Он понятия не имел, в верном ли направлении движется. Впереди маячили какие-то темные формы, но это могло ничего не означать. Он перебросил лампу со спины в более полезное положение и тут же заметил длинную царапину на тыльной стороне правой ноги. Она сочилась кровью. Что-то оцарапало его, когда он съезжал по водосточной трубе, но рана не очень болела, поэтому, скорее всего, она неглубока.

Вблизи радиаторные ребра оказались очень внушительными, массивными, каждое шириной в сажень. Он обогнул махину, посветил лампой в прямоугольные зазоры между ребер, но источника утечки не нашел.

Мариама позвала: