Терри Биссон - Старьёвщик

Легкие Боба оказались хоть куда.

– Я умер? О нет!

– Боб, я с тобой, – позвал Любопытный Индеец.

– Кто «я»?

– Роберт. Боб. Должно быть, что-то случилось.

– Могу поклясться, что-то случилось! Что-то ужасное! Я умер, и всем наплевать!

– Мне не наплевать, Боб, – вмешался Любопытный Индеец. – Нам не наплевать. Мы просто не показываем виду. Так принято у индейцев. Но будь уверен, мы устроим тебе достойные похороны.

– Мертв! Что может быть хуже!

– Не знаю, – сказал Любопытный Индеец.

Он снял шляпу, снова пригладил ее и надел обратно:

– Боб, ты обязан помочь мне найти Панаму, – сказала Генри.

– Прости меня, Генри! – прокаркал он. С меня хватит.

– Счастливо оставаться вам всем! – заявил я. – Только отдайте мне альбом, и я уберусь восвояси.

Один Любопытный Индеец повернулся и посмотрел на меня, моргая от яркого солнечного света. Он приспособил шляпу так, чтобы она затеняла его глаза.

– Альбом?.. О, вы имеете в виду Хэнка Вильямса. Значит, вы тот самый парень.

– Да, я действительно имею в виду Хэнка Вильямса, – подтвердил я. – Да, я действительно тот самый парень. И да, я действительно хочу получить обратно свой альбом.

– Слишком поздно, – покачал головой Один Любопытный Индеец. – Вы уверены, что вы не коп?

– Он не коп, – успокоила Генри.

– Я вам скажу, когда бывает слишком поздно! – прохрипел Боб. – Слишком поздно, когда вы умерли и всем на вас наплевать! – Его голос превратился в шепот.

– Точно, – согласился я. – И что значит «слишком поздно»? Я видел его там, в вашем офисе. Альбом не принадлежал Бобу, он не имел права его продавать. Он мой.

– Он не продавал мне пластинку, – признался Один Любопытный Индеец. – Мы просто оказывали услугу. Он хотел сделать что-нибудь для александрийцев. Он просто был Бобом.

– Просто отдайте его мне, ладно?

– Слишком поздно.

– Что значит «поздно»?

– Пошли со мной, – предложил Один Любопытный Индеец.

Он зашагал по стоянке, и я поспешил за ним, но Генри окликнула нас.

– Стойте, стойте, стойте! – крикнула она. – Мы не можем просто уйти и оставить Боба.

– Не можем? – удивился индеец. – Как долго действует ваш спрей?

– Кажется, уже перестает, – ответила Генри.

– Мы скоро вернемся, – пообещал я.

Я потерял интерес к Генри и ее синим птицам. Меня никогда не интересовал Боб. Меня интересовал мой альбом и как бы отсюда убраться, вернуться на работу, выгнать копов из моего дома, достать моей собаке… достать моей собаке что?

Гомер лежала в тележке задом наперед, нос покоился у ручек, а хвост свешивался спереди. Она умирала от рака, и я мог только оставаться с ней до конца.

– Мы скоро вернемся, – дал я слово, похлопав ее по теплому купперу на голове.

Потом пошел за Одним Любопытным Индейцем через стоянку в казино. Он не стал отпирать клетку кассы. В решетке сделали очень большие зазоры, Боб просто протянул руку между прутьями, достал альбом и вручил его мне.

Слишком легкий. Пустой.

– Они вложили пластинку в другую обложку, – объяснил он, – наверное, из соображений безопасности. Мне понравилась картинка, поэтому я оставил ее у себя.

– Кто они?

– Александрийцы. А кто еще?

– Где я могу их найти?

– Ну, это секрет на миллион долларов, не так ли? По слухам, в Вегасе, а там кто его знает.

Я последовал за ним наружу, на стоянку, на солнечный свет. Генри и Гомер ждали нас в тени за грузовиком. Боб снова умер, свернулся, как орех кешью, на боку: Глаза оставались широко распахнутыми, он начинал вонять, пока только чуть-чуть.

– Вам следовало выяснять все с Бобом, – сказал Один Любопытный Индеец. – Боб хотел подарить им альбом просто так. Мы только отправили его по назначению. Отсюда он попадет к другому брату, Бобу, на Запад. И со временем доберется до александрийцев. Теоретически, по крайней мере, дело обстоит так.

– Два брата, и оба Бобы?

– Индейский обычай. Но его нет ни здесь, ни там. Знаете что, я собираюсь сделать вам предложение, от которого невозможно отказаться. Вы забираете себе грузовик и все, что в нем есть, и даете слово, что отвезете тело Боба к его брату, чтобы там похоронить. Здесь мы ничего не можем для него сделать.

– Другому брату Боба? – переспросила Генри. – Куда?

– Вы найдете его где-то на дороге к Вегасу. В Небраске или Айове.

– Вы даже не знаете точно? – не поверила Генри. Она начинала злиться или по крайней мере говорить раздраженно. Но меня предложение заинтриговало. Небраска, Айова, Вегас! И все на Западе.

– Он есть на искателе, восьмой или девятый. Вначале попробуйте девятый.

– Может, вам следует оплатить наши расходы? Меня поразили дерзость и жадность Генри. Вначале казалось, что Любопытный Индеец тоже испытывал подобные чувства. Он повернулся на каблуках и пошел по стоянке к казино – потом вынырнул из него с кучей красных, белых и голубых фишек.

– Фишки?!

Генри все еще изображала из себя свирепую фурию.

– Они лучше, чем золото, – ответил он, кидая фишки через окно на приборную доску грузовика.

Позже мне предстояло пожалеть, что он не сказал нам, сколько стоит каждый цвет.

– Adios, amigos! – крикнул он нам вслед, когда мы отъезжали.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Какое из искусств должно подвергнуться очистке? Следует ли некоторые оставить в неприкосновенности? Следует ли объединять дисциплины или рассматривать их отдельно? Следует ли исключить из списка классику или положить под нож все, когда-либо произведенное человеком? Кто будет выбирать, что останется, а что уйдет? Следует ли сохранить предрассудки прошлого (расовые, этнические, родовые, религиозные, культурные), или отказаться от них, или исправить, скорректировать? Такие общие вопросы предлагалось рассматривать по мере появления конкретных случаев, а не абстрактно. В противном случае группа потратит гораздо больше времени на вопросы, чем на ответы.

Итак, Круглый Стол начал с того же, с чего и сами александрийцы, – с картин, написанных маслом, специфически европейской дисциплины. Некогда королева искусств, живопись все еще занимала приоритетное положение, хотя в последнее время появлялось мало достойных внимания работ. Круглый Стол постановил, что картины, подлежащие истреблению, будут выбираться по жребию и затем уничтожаться вместе со всеми копиями, компьютерными и бумажными и даже крошечными иллюстрациями в учебниках по истории искусства или же базах данных. Также Круглый Стол решил, что уничтожать картины одну за другой будет несправедливо по отношению к менее плодовитым художником, и нелепо в случае с такими мастерами, как, скажем, Моне, которые часто рисовали бесчисленное количество версий одной и той же сцены. Решение проблемы: уничтожать следует самого художника – сразу все его (или ее) работы. Именно в этот момент по Круглому Столу прокатилась волна содрогания, по мере того как один за одним вся группа осознала величественность – законченность – того, что им предстояло. Похоже (как сказал один из них) на появление но-вой планеты (или исчезновение, парировал другой). А как же Рембрандт? А что же Микеланджело? А действительно, что с Микеланджело, прозвучал ответ. Разве как раз не Микеланджело представлял проблему? Разве целью александрийцев и задачей данной группы не являлось освобождение места для следующего Микеланджело, следующего Рембрандта, следующего Моне? По мере того как накалялись дебаты, Круглый Стол в мелких деталях, в правильной последовательности изобразил шок, очарование, принятие, одобрение и спасительный избыток, который почувствовал мир с появлением александрийцев. Сжечь мосты! Неохота сменилась горячим желанием, метания превратились в страсть, осторожность –е уверенность.