Олшеври - Вампиры

Я опять остался один перед ужасной загадкой.

Вероятно, я недолго бы выдержал, но, на мое счастье, вернулся Петро: хотя ранее и предполагалось, что он останется с тобою в Нюрнберге.

За недолгое время отсутствия он сильно постарел с виду, а еще больше переменился нравственно: из веселого и добродушного он стал угрюм и нелюдим.

В людской ему сообщили все наши злоключения и радостно прибавили, что американец исчез и что он был совсем и не американец, а оборотень.

Один говорил, что видел собственными глазами, как старик исчез перед дверью склепа, а двери и не открывались.

Другой тоже собственными глазами видел, как американец, как летучая мышь, полз по отвесной скале, а третий уверял, что на его глазах на месте американца сидела черная кошка.

Были такие, что видели дракона. Только тут возник спор.

По мнению одних, у дракона хвост, по мнению других - большие уши; кто говорил, что это змея, кто, что это птица. И после многих споров и криков решили:

- Дракон, так дракон и есть!..

Петро обозвал всех дураками, ушел в свою комнату.

XVIII

На другое утро Петро долго разговаривал с твоим отцом, о чем - никто не знает. Только после разговора он вышел из кабинета, кликнул двух рабочих и именем графа приказал разбирать сторожку американца.

Люди повиновались неохотно.

Сняли крышу и начали разбирать стены. При ярком дневном свете еще яснее выступило, что сторожка была необитаема.

Скоро от сторожки остались небольшая печь и труба.

Доски и бревна, достаточно еще крепкие, Петро распорядился пилить на дрова и укладывать на телеги.

Печь и трубу он приказал каменщику ломать, не жалея кирпича. Когда повалили трубы, мы с твоим отцом стояли в дверях склепа.

Из трубы вылетела большая черная летучая мышь и метнулась к нам. Я замахнулся палкой, тогда она, круто повернув, исчезла за стеной замка.

- Ишь, паскуда, гнездо завела, - проворчал каменщик.

Теперь мне стало ясно, откуда взялась черная летучая мышь на груди твоей матери в день ее смерти. Всем известно, что летучие мыши любят садиться на белое; вот ее и привлекло белое платье покойницы.

А что мышь была черная, а не серая, как обыкновенно, и что бросилась мне тогда же в глаза, объяснялось теперь тем, что она пачкалась об сажу в трубе.

Телеги с дровами Петро отправил в церковный двор для отопления церкви, как дар от графа. Кирпич вывезли далеко в поле.

Площадку Петро сам вычистил и сровнял, ходя как-то по кругу и все что-то шепча.

На другой день из деревни привезли большой крест, сделанный из осины, конец его был заострен колом.

Крест вколотили посредине площадки. Петро кругом старательно разбил цветник, но, к удивлению и смеху слуг, засадил его чесноком.

На мой вопрос, что все это значит, твой отец махнул рукой и сказал:

- Оставьте его.

В один из следующих дней отец твой, спускаясь по лестнице, оступился и зашиб ногу. Повреждение было пустячное, но постоянное сидение в затхлом, сыром склепе и неправильное питание сделали то, что пришлось его уложить в постель на несколько дней.

В тот же день, после обеда, когда я читал ему газеты, прибежал посыльный мальчик и просил меня спуститься вниз.

Сдав больного на руки Пепе, я спустился в сад. Там был полный переполох!

Подняли без памяти молодого садовника Павла. Он тихо и жалобно стонал, и казалось, вот-вот замолкнет навеки.

Я приказал перенести его в мою аптеку. Все слуги, кроме моего помощника, были удалены. Смотрю, роковые ранки еще сочатся свежей кровью! Тут для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.

Влив в рот больного сильное, возбуждающее средство, я посадил его, прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках сознания я начал его расспрашивать.

Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне следующее:

По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.

Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на облака, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и белое, прикрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком... смотрит, а это не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И волосы распущены и цветы на голове.

Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну руку положила на голову, а другую на шею... "И так-то мне стало чудно, хорошо! - улыбнулся больной. - Руки-то маленькие да холодненькие! А сама так и смотрит прямо в глаза... глазищи-то, что твое озеро - пучина без дня... Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, - рассказывал больной, - потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу голос старшого: "Павел, Павел". Хочу проснуться и не могу, - продолжал Павел. - На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! - и опять слышу: "Рассчитаю, лентяй!" Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут надо мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза, что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится, пятится и... исчезла... а... голос его все слабел, выражения путались, и тут он снова впал в обморок.

Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал достаточно.

Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был воздух и простор...

Немного погодя, туда же пришел Петро.

Помолчали.

- Это не иначе, как опять "его" дело! - сказал Петро как бы в пространство.

- Кого "его", о ком ты говоришь? - обрадовался я, чувствуя в Петро себе помощника.

- Известно, об этом дьяволе, об американце.

- Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?

- Ага, небось сами тоже думаете... а ранки-то у Павла на шее есть? спросил он меня.

- Есть.

- Ладно, расскажу, слушайте.

Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него бросилась, - начал Петро, - так и у меня сердце екнуло: "не быть добру", что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит, глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить... и все что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в, капеллу. Не заглянет, значит.

Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?

А тут все смерти да смерти... доктора... Вот и вы тоже, говорят, крови в покойниках мало.

Тут мне и пришло на ум - оборотень он, по-нашему вурдалак. Это значит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет. Принялся я следить пуще прежнего... - Петро замолчал.