Лиана Мориарти - Верные, безумные, виновные

– Да, – согласилась Клементина, издав звук, напоминающий вздох. – Пожалуй, ты права.

– И кто только устраивает свадьбу в среду утром? – спросила Эрика, чтобы сменить тему, поскольку в глубине души не хотела дальнейшего разговора. – Наверное, всем гостям приходится отпрашиваться с работы?

– Это люди, желающие сэкономить, – небрежно произнесла Клементина. – К тому же все происходит на свежем воздухе, и у них нет навеса от дождя. Как бы то ни было, послушай, я не хотела обсуждать это по телефону, но…

Вот оно. Предложение. Это был лишь вопрос времени. Эрика вернулась в дом и уставилась на огромную бутыль с дезинфицирующим средством.

– Знаю, что ты, возможно, не хотела поднимать этот вопрос со дня барбекю, – сказала Клементина. – Прости, что я так долго собиралась с мыслями. – Это прозвучало с неуместной официальностью. – Но я не хочу, чтобы ты думала, это только потому… – Ее голос дрогнул. – И очевидно, мы с Сэмом искренне не считали…

– Клементина, тебе не обязательно…

– Но я хочу это сделать, – перебила Клементина. – То есть отдать свои яйцеклетки. Хочу помочь вам родить ребенка. Я бы с удовольствием помогла. Знаешь, я готова начать обсуждение. – Она смущенно откашлялась, как будто слова «начать обсуждение» были на иностранном языке, который она взялась изучать. – Я настроилась на это.

Эрика ничего не сказала. Ей удалось упереть бутыль в бедро, как упитанного ребенка, и она заковыляла к гаражу.

– Хочу, чтобы ты знала, что мое решение никак не связано со случившимся, – добавила Клементина. – Я в любом случае сказала бы «да».

Эрика с трудом открыла дверь машины и бросила бутыль на сиденье.

– Ох, Клементина, – произнесла она, осознавая неожиданную искренность своего тона, словно до этого говорила неискренне. Ее истинный голос отдавался эхом в гараже. Таким голосом она разговаривала с Оливером ночью, когда они поверяли друг другу самые постыдные тайны своего постыдного детства. – Мы обе знаем, что это ложь.

Глава 24

– Похоже на голос Холли. – Сэм поставил свое пиво. – Я схожу.

– О господи! – вздохнула Тиффани. – Покажу тебе, где они.

– Мамочка! – вопила сверху Холли. – Мамочка, мамочка!

– Похоже, я тоже нужна, – с заметным облегчением произнесла Клементина.

Эрика тоже хотела пойти и проверить, все ли с Холли в порядке, но при наличии обоих родителей это было неуместно и вызвало бы только сердитый вздох у Клементины. Теперь в комнате остались лишь Эрика с Оливером и Вид. Сразу же стало понятно, что это сочетание не работает, хотя Вид, разумеется, пытался расшевелить гостей своей кипучей энергией.

Оливер мрачно уставился в свой бокал с шампанским, а Вид открыл дверцу духовки, чтобы проверить пирог, и вновь закрыл ее.

В поисках вдохновения Эрика огляделась по сторонам. В центре кухонного прилавка стояла большая стеклянная чаша, заполненная разноцветными кусочками стекла.

– Симпатично, – сказала она, пододвигая чашу ближе к себе.

– Это придумала Тиффани, – сказал Вид. – Она называет это морским стеклом, а я называю мусором. – Он взял овальный кусочек темно-зеленого цвета. – Посмотрите на это! Я сказал ей: детка, это от разбитой бутылки «Хайнекен»! Пьянчуги оставляют их на берегу, а потом ты приносишь этот мусор домой! А она все твердит: мол, эта стекляшка отполирована морем или типа того.

– Мне кажется, получается милое украшение, – сказала Эрика, хотя в душе согласилась с ним.

Плошка с мусором.

– Моя жена – барахольщица, – продолжал Вид. – Если бы не я, она превратилась бы в одного из тех людей, которых, знаешь, показывают по телевизору, – у них столько хлама, что им подчас не выбраться из дому.

– Тиффани не барахольщица, – возразила Эрика.

Оливер откашлялся. Маленький предупреждающий звоночек.

– Правда, правда! – настаивал Вид. – Загляни в ее платяной шкаф. Туфли. Эта женщина – Имельда Маркос.

– И все-таки она не барахольщица, – повторила Эрика, стараясь не глядеть в сторону Оливера. – Вот моя мать – настоящая барахольщица.

Оливер попытался остановить Эрику тем жестом, каким предупреждают официанта, чтобы не доливал бокал, только вместо «больше не надо вина» он означал «больше не надо откровений». В мире Оливера не принято было ни с кем делиться. Семья – это личное. В семье есть чего стыдиться. В этом они сходились с Эрикой, только Эрика стыдиться больше не желала.

– По-настоящему? – с интересом спросил Вид. – Как в телешоу?

Телешоу. Эрика вспомнила, как, включив телевизор, впервые увидела коридор в доме матери, выставленный в своем отталкивающем виде на всеобщее обозрение, как она отскочила назад, прижимая руки к груди, словно в нее выстрелили. Это напоминало ночной кошмар: враг заснял ее грязную тайну и показал по телевидению. В следующее мгновение до нее дошло. Разумеется, это не был коридор в доме матери, он принадлежал пожилому валлийцу с другого конца света, но даже и тогда Эрике было не избавиться от ощущения, что ее разоблачили, публично унизили. Она выключила телевизор, сердито хлопнув по пульту, словно дала кому-то пощечину. С тех пор, не в силах вынести этот бойкий, притворно-сочувствующий тон, она никогда не смотрела эти шоу.

– Да, по-настоящему, – ответила Эрика. – Как в телешоу.

– Ух ты! – изумился Вид.

– У нее патологическая привязанность к неодушевленным предметам, – услышала Эрика свой голос. Оливер вздохнул. – Она копит хлам, чтобы отгородиться от мира, – продолжала Эрика, не в силах остановиться.

Бóльшую часть жизни она старалась не анализировать привычку матери и думать о ней только в крайних случаях. Словно у матери был социально неприемлемый фетиш. Перестав жить в родительском доме, Эрика отстранилась еще больше, но однажды, примерно год назад, набрала в «Гугле» слово «тезавратор (барахольщик)», и постепенно у нее развилась неутолимая жажда информации. Она читала пособия, журнальные статьи и результаты социологических исследований – поначалу с сильно бьющимся сердцем, словно делала что-то противозаконное, но по мере накопления фактов, статистики и терминов вроде «патологической привязанности к неодушевленным предметам» она успокаивалась. Она не одинока. Не такая уж она особенная. Существовал даже веб-сайт «Дети барахольщиков», где люди делились своими историями. Все детство Эрики, казавшееся ей когда-то исключительным в его тайном позоре, подпадало под определенную категорию или тип.

Все эти изыскания вылились у нее в решение обратиться к психологу. «Моя мать – барахольщица», – сообщила она психологу при первом посещении совершенно бесстрастно, как если бы сказала своему терапевту: «У меня сильный кашель». Это здорово бодрило, словно когда-то она боялась высоты, а теперь совершала затяжные прыжки с парашютом. Она разговаривала на эту тему, собираясь освоить полезные советы и приемы. Она намеревалась починить себя, как сломанный прибор. Она будет как новенькая. Не станет больше беспокоиться перед посещением матери. Не будет паниковать, когда какое-нибудь слово, запах или мимолетная мысль напомнят ей о детстве. Она с этим разберется.

Это радостное возбуждение немного поутихло, когда оказалось, что процесс починки не такой быстрый или упорядоченный, как она надеялась, но она по-прежнему была полна оптимизма и считала, что ее новая способность свободно обсуждать проблемы матери является признаком ее хорошего психического здоровья. «Это не признак психического здоровья, – с несвойственным ему раздражением сказал однажды Оливер, когда Эрика принялась рассказывать одной старушке в очереди к кассе супермаркета, зачем ей так много больших мешков для мусора. – Это говорит о твоей неустойчивой психике». Оливер не понимал, что Эрике доставляло странное, извращенное удовольствие ябедничать на мать. Я больше не храню твоих тайн, мама. Я рассказываю про тебя этой милой старушке в торговом центре, рассказываю любому человеку, пожелавшему слушать.

Вид, казалось, был заинтригован.

– Ух ты! – повторил он. – Значит, она не может ничего выбросить, да? Помню, в каком-то из этих шоу один старикан хранил газеты, верно? Целые кипы, и я подумал: приятель, что ты делаешь, ты никогда их не прочитаешь, выбрось их в мусорное ведро!

– Да уж, – произнесла Эрика.

– Что выбросить в мусорное ведро?

Появилась Тиффани с Дакотой, которая казалась бесцветной и заурядной рядом с энергичной матерью, и Холли с блестящими глазами и растрепанными волосами после всех этих воплей. Она могла бы сыграть на сцене королеву.

– Все в порядке? – спросила Эрика.

– О да, все хорошо, – ответила Тиффани. – Холли ушиблась, когда играла в теннис на игровой приставке.

– Теннисный мяч ударил тебя по носу? – спросил Оливер у Холли.

Когда он разговаривал с детьми, казалось, меняются форма и текстура его лица, словно он перестает стискивать зубы или что-то еще.