Роберт Хайнлайн - Весь Хайнлайн. Ракетный корабль «Галилей» (сборник)

Дон глубоко вздохнул.

— Клянусь.

— Очень хорошо, солдат. Теперь — марш в лодку.

— Есть, сэр!

Впоследствии у Дона было много — да еще как много! — случаев пожалеть о своем решении. Впрочем, как и у каждого, кто добровольно поступил на военную службу. В основном-то он был доволен, но вслух об этом не признался бы никому: он быстро приобрел чисто солдатскую привычку постоянно жаловаться на войну, погоду, кормежку, туманы и глупость верховного командования. Бывалый солдат умеет заменять развлечения, отдых и даже еду этим древним, общепринятым и вполне безобидным литературным жанром.

Дон обучился приемам ведения партизанской войны: бесшумно ходить, беззвучно наносить удар и исчезать в темноте, прежде чем противник успеет поднять тревогу. Выживали лишь те, кто постиг эту науку в совершенстве; те, кому это не удавалось, погибали. Дон выжил. Он научился и массе других вещей: засыпать на десять минут, когда выдавалось время, просыпаться при первом же шорохе, бодрствовать ночь напролет, а то и две-три кряду. Вокруг губ появились не по возрасту глубокие морщины, а на левой руке красовался бледный сморщенный шрам.

У Басби он задержался недолго: его перевели в подразделение гондольерной пехоты, действующей между Нью-Лондоном и Куи-Куи. Его новые товарищи по оружию гордо именовали себя «рейдерами Марстена»; Дон был принят в подразделение в качестве переводчика с языка драконов. Произнести пару фраз на языке свиста или, что чаще встречалось, понять стандартные формы пиджина[143], употребляемые при купле-продаже, могли многие колонисты, но лишь единицы умели свободно общаться с аборигенами. Во время долгого пребывания на Земле Дон был лишен разговорной практики, но он учился языку в детстве, и его наставником был дракон, который относился к нему как к родному. Родители Дона владели речью аборигенов так же свободно, как и английским, так что мальчик постоянно практиковался в языке вплоть до одиннадцатилетнего возраста.

Драконы здорово помогали бойцам Сопротивления; они хотя и не были по своей природе воинственны, но симпатизировали поселенцам — точнее, они ненавидели солдат Федерации. Колонисты сумели ужиться с драконами — в чем и состояла политика «просвещенного эгоизма» Сайруса Бьюкенена. Человеку, родившемуся на Венере, и в голову бы не пришло сомневаться, что существовавшая здесь издревле раса — раса драконов — разумна, жизнеспособна и цивилизованна ничуть не меньше чем их собственная. И в то же время для большинства солдат Федерации, впервые оказавшихся на этой планете, драконы представлялись безобразными, омерзительными животными, которые не способны к общению, но тем не менее ведут себя вызывающе, только и требуя льгот, на которые ни одно животное не имеет права.

Такое отношение к драконам лежало глубоко в подсознании, и никакие распоряжения, никакие дисциплинарные взыскания не могли исправить подобное положение. Это чувство оказалось сильнее и еще меньше зависело от логики, чем любое аналогичное противостояние на Земле: белые и негры, неевреи и евреи, римляне и варвары — всего и не перечислишь. Сам офицер, отдававший соответствующий приказ, не был способен правильно воспринимать ситуацию, ведь он родился не на Венере. Даже первый политический советник губернатора, умный и проницательный Стэнли Бэнкфилд, не мог до конца понять, что невозможно добиться нормальных отношений с драконами, если (образно выражаясь) похлопывать их по головке и разговаривать с ними свысока.

Такой характер отношений установился из-за двух серьезных инцидентов, случившихся в самый первый день войны. В Нью-Лондоне один дракон — тот самый, которого Дон застал за чтением бюллетеней «Таймс», — серьезно пострадал от огня луче-мета, хотя и не был убит. Он был совладельцем местного банка, и ему принадлежало множество ториевых рудников. Еще худшее случилось в Куи-Куи: там ракетой убило дракона. Она попала в открытый в этот момент, на его беду, рот. И этот дракон оказался родственником аборигенов, происходящих по прямой линии от Великого Яйца.

Впрочем, все эти случаи не вызвали прямой враждебности со стороны таких высокоразвитых существ, как драконы, каждое из которых было не слабее, скажем, трех носорогов или среднего танка. Псевдоящеры не были воинственны: они достигали своих целей иными способами.

Всякий раз когда по своим обязанностям Дону доводилось вести беседу с аборигенами, он спрашивал их, не знакомы ли они с его другом Сэром Исааком, называя, разумеется, настоящее имя дракона. Дон обнаружил, что даже те, кто не знал Сэра Исаака лично, хотя бы слыхали о нем. Еще он заметил, что знакомство с почтенным драконом поднимает его собственный престиж. Тем не менее Дон даже не пытался передать Сэру Исааку весточку: какой смысл просить его о переводе в Космическую гвардию, если самой Гвардии больше не существовало.

Дон несколько раз пробовал разузнать, что с Изобел Костелло. Он расспрашивал беженцев, драконов, бойцов Сопротивления, которых становилось все больше и которые свободно ходили туда-сюда. Но девушку найти так и не удалось. Как-то раз Дону сказали, что она находится в лагере на Восточной косе; по другим сведениям, ее вместе с отцом депортировали на Землю, но ни один из этих слухов не подтвердился. В сердце к нему закралось неприятное подозрение, что девушка погибла во время первого нападения.

О кольце Дон не думал — он печалился о самой Изобел. Хотя и терялся в догадках, что же это такое за кольцо, если из-за него за ним гонялись от планеты к планете. И не найдя ответа, решил, что Бэнкфилд, несмотря на свой опыт и высокое положение, просто ошибся и что самой ценной вещью была обертка, а сотрудникам Бюро расследований не хватило мозгов разобраться во всем этом деле. Вскоре Дон совсем забыл о кольце. Ну пропало — и пропало.

А его родители на Марсе? Что ж, всему свое время. Когда-нибудь война кончится, космическое перелеты возобновятся, а пока нет смысла расстраиваться.

А сейчас его рота была рассредоточена на четырех островках к юго-юго-западу от Нью-Лондона; они стояли там лагерем уже третий день. Пожалуй, еще ни разу отряд не задерживался на одном месте так долго. Дон, прикомандированный к штабу, находился на том же острове, что и капитан Марстен. Сейчас он дремал в гамаке, натянутом между двумя деревьями в зарослях ведьминой метлы.

Штабной вестовой разбудил Дона, встав на безопасном расстоянии и резко дернув гамак за веревку. Дон мгновенно проснулся и схватился за нож.

— Спокойно! — велел ему посыльный. — Старик хочет тебя видеть.

Дон построил соответствующую фигуру речи, непристойный смысл которой сводился к тому, что капитан может сделать с этим своим желанием, и бесшумно соскользнул на землю. Затем сложил гамак и сунул его в карман. Сетка хотя и весила каких-то четыре унции, но недешево обошлась Федерации. Дон обращался с гамаком бережно: прежний владелец оказался малость неосторожен, и сетка ему уже была не нужна. Свое оружие Дон захватил с собой тоже.