Николай Соколов - Ариасвати

Все эти мысли с быстротой молнии пронеслись в голове Андрея Ивановича. Нельзя было терять ни минуты, ни одного мгновения. Он спустил лодку под ветер и помчался наперерез Гиппогрифу. Боже, как медленно двигается эта проклятая лодка! Она наверное не поспеет за Гиппогрифом… Хоть бы ветер стих на время, — тогда Гиппогриф остановился бы и к нему можно было бы добраться на веслах…

"О, милый мой, милый Гиппогриф!" — шептал Андрей Иванович пересохшими губами: — "неужели я тебя потеряю?.." Но расстояние между лодкой и Гиппогрифом все же уменьшалось и надежда стала оживать в сердце Андрея Ивановича. Он не спускал глаз с аэростата и видел, что Гиппогриф порою как будто приостанавливался: сильно натянувшаяся якорная веревка показывала, что якорь цеплялся за неровность морского дна, быть может за гребни подводных рифов. Тогда Гиппогриф ложился на самую поверхность океана и его лодочка скрывалась под водой.

Широко открытыми глазами Андрей Иванович следил за каждым движением своего любимца, и сердце его сжималось от мысли, что веревка может оборваться и, освобожденный от тяжести якоря, тот поднимется высоко на воздух и сделается уже недоступным для своего хозяина… По веревка не лопалась, якорь скользил по рифу и аэростат, как лист, подпрыгивал над поверхностью воды и снова летел над морем, волоча за собою свою лодочку и намокшую якорную веревку.

Расстояние между лодкой и Гиппогрифом становилось все меньше. Вот уже до него оставалось всего несколько сажен, чрез несколько мгновений Андрей Иванович снова овладеет своим Гиппогрифом… Он круто повернул лодку, чтобы пересечь путь Гиппогрифа и вдруг почувствовал такой толчок, что не удержался на ногах и больно ударился головой о рукоятку руля. Но теперь было не до нежностей. Вскочив тотчас же на ноги, он одним взглядом убедился, что лодка уже не двигалась, она стояла, наткнувшись на подводный риф и только под тяжестью парусов раскачивалась с борта на борт, а в пробитое дно ее широкой волной вливалась вода…

А в это время мимо лодки, всего в нескольких саженях расстояния, проносился Гиппогриф, волоча за собой лодочку и якорную веревку… "Еще несколько мгновений и я погиб", подумал Андрей Иванович и с размаху, во всем платье бросившись в воду, поплыл изо всех сил к Гиппогрифу… Действительно, если бы он промедлил всего только несколько секунд, было бы уже поздно и ему не догнать бы уже своего Гиппогрифа. Когда он подплывал к аэростату, лодочка проплыла мимо него в каких-нибудь трех четвертях расстояния… Он удвоил свои силы, чтобы догнать ее, но успел ухватиться только за якорную веревку…

Он был спасен. Когда он влезал в лодочку, он мельком видел в воде, прямо под собою, что-то белое, усеянное темными пятнами, но что за дело было ему теперь до какой-нибудь акулы? В мгновение ока он повернул кран водородного резервуара, и шар в ту же секунду высоко поднялся над морем…

Он был спасен. Могучая сила, дающая ему власть над пространством, снова была в его руках. Но переход от катастрофы, едва не кончившейся погибелью, к спасению, от отчаяния к радости был так силен и резок, столько волнения, столько ощущений отчаяния, надежды, радости было испытано в такой короткий промежуток времени, столько разнообразных чувств сменилось в душе, что Андрей Иванович бессильно опустился на дно лодочки и закрыл глаза, в полубесчувственном состоянии предоставил Гипногрифу нестись по воле ветра, и только его бледные губы беззвучно шептали: "Он снова мой… Я спасен… Он снова мой, снова мой"…

XXI. Возвращение

Прошло около часа, когда, наконец, к Андрею Ивановичу воротилась прежняя энергия. Точно пробудившись от тяжелого сна, он поднялся на ноги и окинул глазами волнующееся море. Воспоминание о пережитых опасностях восстало в его душе и чувство глубокой радости переполняло все его существо. Так преступник, внезапно избавленный от смертной казни, так больной, выздоравливающий от тяжкой, смертельной болезни, радуются своей возвращенной жизни и чувствуют ее цену с тем большей силою, чем меньше они надеялись на ее возвращение.

Любящими, благодарными глазами смотрел он на свой Гиппогриф, нежно притрагиваясь то к водородному резервуару, то к электрическому двигателю, то к другим частям аэростата: казалось, этими движениями он ласкал живое существо и, сжимая борта лодочки, он чувствовал почти то же, как будто пожимал руку горячо любимого друга.

Он перебирал в уме подробности катастрофы, которая едва не сделалась для него роковою и в которой он сам же был виноват своей неосторожностью. Да, именно благодаря этой непростительной неосторожности, он был на шаг от смерти. Он вспомнил белое, пятнистое брюхо акулы: чудовище уже перевернулось, готовясь разорвать его своими страшными зубами… Опоздай он одно только мгновение ухватиться за веревку якоря, промедли одной только секундой вскочить в лодочку аэростата — и он сделался бы добычей акулы! Но опасность потерять Гиппогриф была для него так велика, имела такое громадное значение, что заслоняла собою другие опасности. В момент катастрофы он даже не обратил внимания на появление акулы и только теперь, припоминая подробности события, вспомнил об этом отвратительном чудовище.

Нет, море положительно ему не благоприятствует! В первый раз оно унесло его своим течением, во второй — разбило его лодку, и в обоих случаях ему помог только его милый, дорогой Гиппогриф! Дойдя до этого пункта своих размышлений, он взглянул на катастрофу с несколько иной точки зрения: а что если бы не это совпадение случайностей? Что стал бы он делать на своей разбитой лодке, более чем в версте от берега, если бы Гиппогриф не подоспел на выручку? Уж не предчувствовал ли он несчастья своего господина и с умыслом сорвался с привязи, чтобы выручить его из беды? "Милый, милый Гиппогриф!" — с чувством проговорил Андрей Иванович, дойдя до такого антропоморфического олицетворения своего аэростата! — "Клянусь с этих пор никогда не расставаться с тобой! Клянусь никогда не вверять себя этой коварной, враждебной стихии, которая как будто подстерегает и заманивает свои жертвы, чтоб поглотить их в своей отвратительной глубине!" И Андрей Иванович взглянул с глубочайшим презрением с высоты своего аэростата на волнующийся океан, на котором уже появлялись белоголовые волны.

Обозревая кругом пустынное море, он только теперь заметил, как далеко от острова Опасного унес его ветер. Он повернул рычаг двигательного аппарата и, послушный воле своего господина, Гиппогриф с силою ринулся против ветра. Абсолютная тишина, господствовавшая в то время, когда он плыл вместе с ветром, едва нарушаемая шумом волн, плескавшихся далеко внизу, теперь заменилась назойливым свистом ветра в снастях Гиппогрифа, то затихавшим на мгновение, то усиливавшимся до резких, крикливых нот.