Марианна Алферова - Золотая гора

Генрих замолчал и закрыл глаза - даже малое усилие его утомляло. И тут он явственно увидел картину. Она была уже написана, но краски еще не высохли и сверкали свежо и ярко.

"Это не для вечности", - услышал Генрих будто издалека ласково-сожалеющий голос.

- Нет, ошибаетесь, это как раз для нее, - прошептал Генрих.

Ибо там, на картине, была вечность. Просто глаза, просто лицо, свет, падающий сбоку, и золотой блик на щеке, и слабая улыбка на губах. И вечность.

Это была его картина, но Генрих никогда не писал ее - в этом он мог поклясться...

- Это была моя картина, но я никогда не писал ее, клянусь, - закончил свой рассказ Генрих.

- Опять картины, - раздраженно воскликнула Ядвига. - В Консерве все просто помешались на живописи. Ирочке кажется, что она исполняет завещание. Да, Папаша велел написать ей картину Воскрешения. Но это было самое слабое место в завещании. Слишком сложное решение. И значит - в чем-то искусственное, и потому - ложное.

- Чем же сложное? - не согласился Генрих. - Глина или краски - не все ли равно? Главное - какой образ создается.

- По образу и подобию Папаши, - усмехнулась Ядвига.

- Каким он был - ваш Папаша?

Она задумалась.

- Не знаю. Теперь уже трудно восстановить точно. Каждый создал себе его образ. Каждый рассказывает о нем свои байки. И я, как все. А на самом деле... Художник, изобретатель, проходимец, поэт, жулик, гений, авантюрист, идеалист.

- Почти как я, - улыбнулся Генрих. - Он слишком многого желал и слишком часто ошибался. Так расскажи, как было дело.

- Думаешь, твой рассказ стоит моего? - с сомнением спросила Ядвига. Ну ладно, расскажу.

Утро выдалось дождливое, серое. Вязкий туман стлался над огородами. Идти никуда не хотелось. Дина несколько раз пыталась закурить измятую, наполовину высыпавшуюся сигарету, но спички гасли. Дина шагала напрямик через уже расчищенные от леса, но еще не засаженные участки к голой плеши. Папашины сапоги, невозможно огромные, постоянно спадали с ног. А детское пальто не сходилось на груди и почти не грело. Красные обветренные руки чуть ли не по локоть вылезали из рукавов. От холода желтые шершни простуды облепили Динины губы. Дина плакала: от жалости к себе и от обиды на глупый и несправедливый мир.

Ядвига ждала у полуразвалившихся деревянных ворот. Подол ее длинного черного пальто был замызган серой огородной грязью. Дина подошла, прижалась к сестре и заплакала. Ядвига погладила младшенькую по голове, но как-то механически, без сочувствия. Васятка переминался с ноги на ногу и пытался поплотнее запахнуть ватник, на котором не было пуговиц. Подле Васятки стояла старая тележка, а на тележке - сверток, завернутый в старое одеяло. Неестественно длинный и плоский. Неужели ОН теперь такой?

- Почему не на кладбище? - спросила Дина.

- Я решила похоронить его здесь, - заявила Ядвига. - На кладбище опасно. А здесь я могу каждый день наблюдать за могилой.

Васятка зачем-то посмотрел на часы. Как будто время что-то могло значить для замотанного в брезент.

- А у кого завещание? - спросила Дина, отстраняясь.

- У меня, - отвечала Ядвига.

- И кому останется огород? И дом?

- Это неважно, - отозвался Васятка. - Главное, кому достанется это? И он показал металлический баллон с какой-то огромной безобразной приставкой сбоку, оплетенный паутиной проводов. Баллон лежал на тележке рядом с длинным свертком.

- Ну и что из того? Мне его изобретение как прошлогодняя редька, фыркнула Дина.

- Отказываешься от своей доли? - оживилась Ядвига.

- Зачем отказываться! Это уж дудки. А вот продать могу.

- Ирочка идет. Сука... - пробормотала Ядвига. - В такой день и то опаздывает.

Все повернулись. Ирочка шагала к ним размашистым мужским шагом, огромный, до земли, мужской плащ развевался при каждом шаге. За Ирочкой следом трусил Бертиков - молодой коренастый огородник в ватнике и болотных сапогах. Бертиков числился у Ирочки в женихах.

- Он здесь велел себя закопать? - деловито спросил Бертиков и будто невзначай бросил быстрый взгляд на пузатый баллон.

- Именно, - подтвердила Ядвига. - А вокруг велел насадить яблоневый сад.

- Почему не вишневый? - хихикнула Ирочка.

- Вишни в нашем климате плохо растут, - серьезно пояснил Бертиков.

Он шагнул к Дине и, пожав ее красную гусячью ручонку, проговорил, сочувственно:

- Соболезную, бедная моя.

Будто Дина была старшей, а не Ядвига. И Дина внезапно размякла от этих слов, так спелая ягода размокает от густого тумана и, прижавшись к толстому ватнику Бертикова, расплакалась, повторяя сквозь всхлипы: "Как мне плохо, как мне плохо!"

- Успокойся, моя милая, все еще наладится, - Бертиков гладил ее мокрые волосы и в порыве сочувствия сжимал в больших теплых ладонях ее огрубевшие красные руки.

- Хватит реветь, пошли, пока не явился старший огородник! прикрикнула на них Ядвига.

Бертиков с Васяткой взялись за ручки тележки и поволокли ее через грязь. Три сестры шли сзади. Дина мысленно прикидывала, сколько можно запросить за свою долю наследства. Ядвига ломала голову, где взять саженцы яблонь для выполнения папашиного завещания. Может быть, раскидать косточки, пускай пока дички растут? А потом она как-нибудь научится их прививать? Весной наломает в чужих садах веток. Не покупать же осенью на огородном базаре саженцы по диким ценам! Все равно торговцы жульничают, и из саженцев всегда вырастают дички.

У Ирочки был отсутствующий взгляд - Ирочка обдумывала новую картину. На полотне на фоне черного должна разместиться нагое мужское тело равномерно красного цвета с головой Бертикова. Весь вопрос, где взять чистый грунтованный холст? На остальное Ирочке было плевать.

Мужчины скоро выбились из сил, и Ядвиге с Диною пришлось их сменить. А когда повернули с дороги на рыхлое поле, тележку уже волочили впятером. Наконец Ядвига сказала: "Здесь", и похоронная процессия остановилась. Серое небо нависало низко и давило. Ожидался дождь.

Развязали сверок. Под одеялом оказался совершенно голый человек, худой, узкогрудый, без возраста, с мучительно-напряженным выражением лица. Бертиков взял его за руку. Лицо огородника вытянулось, сделалось изумленно-глуповатым.

- А пульс-то есть.

- И должен быть, - отвечала Ядвига.

- Так он что, живой?

- Я же объясняла! - раздраженно воскликнула Ядвига. - Он - жмых.

- Он воскреснет, мы воскресим его! - выкрикнул сын Васятка и почему-то захлопал в ладоши.

- Надо торопиться! - Ядвига вязалась за лопату.

И тут хлынул холодный частый дождь. Капли зашлепали по голому телу. Вода скапливалась в закрытых глазницах, в уголках рта, стекала по щекам. Влажная прядь редких волос на лбу завернулась колечком. Но сам жмых даже не вздрогнул.