Майкл Фрейн - Оловянные солдатики (роман)

Ясно, что с помощью глазированных вафель, двенадцати медных винтов и зеркала нетрудно совершить подрывные деяния. Объяснения множились в таком изобилии, что разумная оценка событий стала почти невозможной. А тут еще в ложницу Голдвассер пошел в клуб кинолюбителей смотреть пудовкинскую «Мать», потом в «Одеон» на «Тетку Чарлея», после чего сидел в индийском ресторане — заказывал бириани из кур, бхинди гошт и три пончика.

В голове у Нунна все перепуталось. Почему Голдвассер дважды чесал затылок, стоя на одном месте? Кто такая пудовкинская мать? Почему три пончика — не два, не четыре? Есть же разумный ответ на все эти вопросы. И явно существуют умыслы, где отведено место и двенадцати медным винтам, и двум почесываниям в затылке, и трем пончикам. Самая возможность разведывательной работы зиждется на том, что во Вселенной существует определенный естественный порядок вещей, а за отчетами Юргенсенов и Бисселей кроются умыслы, которые в принципе можно выявить.

Больше всего заставлял призадуматься отчет, датированный бобовником. Он гласил: ровно в 13.00 Голдвассер вышел из лаборатории, остановился в коридоре, почесал в затылке и покинул институт, а через десять минут вновь появился с туристским завтраком, каковой и проглотил у себя за письменным столом.

Почему Голдвассер столь демонстративно стоял и чесал затылок? Если нормальному человеку хочется почесать затылок, он делает это в уединении, у себя в комнате, а если уж приспичило почесаться в коридоре, старается проделать это незаметно, на ходу. И зачем Голдвассер ел туристский завтрак? И отчего именно в 13.00? Боже правый, разве 13.00 — не час ночи? Нунн никогда не умел разбираться в часах. Но, черт возьми, он был почти уверен, что 13.00 — это час ночи! В сущности, он ни капли не сомневался, что это час ночи. Так называемый туристский завтрак, съеденный глухою ночью! Тут безусловно, есть за что ухватиться! Праведное небо, что бы это могло значить?

Нунн таращился на отчеты, голова его пухла от необозримой информации, которую оттуда можно извлечь. Он пододвинул к себе «Справочник рыболова» и вывел заглавными буквами:

ПОЛУНОЧНЫЙ ЗАВТРАК

Подчеркнул. Внизу написал уже помельче:

Скобяные товары — три пончика.

Затем вырвал листок и по конспиративным соображениям сжег его в пепельнице.

На новой странице он начал строить график зависимости суточных почесываний Голдвассером затылка от потребления глазированных вафель, а на нем отметил происшествия со скобяными товарами и с полуночным завтраком под кодовыми названиями «Морж» и «Каминная полка».

Нунн таращился на график, пока у него не потемнело в глазах. Быть может, он перепутал шифр, и понедельник — это бобовник, а ложница — пятница. Или ложница — понедельник, сливельник — вторник, а последождичек — четверг? Или он попросту перезабыл дни недели? Как они там, дьявол их за ногу? Воскресенье, сливельник, вторник, последождичек?.. Сливельник, понедельник, последождичек, бовница?.. Бовница? Что за бред? Пятник, вот его как.

Вдруг Нунна осенило. Голдвассер купил двенадцать медных винтов, чтобы повесить «Каминную полку»!

Почти тотчас же его еще раз осенило. Голдвассер купил на туристский завтрак три пончика — один для себя, второй, чтобы писать на нем донесения, третий — для моржа!

Все сходилось один к одному. Схема постепенно вырисовывалась. Нунн начал улавливать смысл загадки, которая прежде казалась самой неразрешимой из всех попадавшихся ему на его долгом пути разведчика.

Он снова взглянул на отчеты, и в голову ему сразу же пришел еще один вопрос — вопрос, который, возможно, послужит ключом к тайне. Он извлек «Дневник любителя» и в разделе, озаглавленном «Для заметок», записал:

«Спросить Бисселя и Юргенсена, кто такой Нэйсмит».

Блокнот он сунул на место, в карман, и по-стариковски засеменил искать партнера по игре в шары.

22

Роу стал писать роман заново. «Глава 1, — отпечатал он. — НЕЗАБЫВАЕМЫЕ МЕЛОЧИ».

«С террасы донесся крик. Заслоняясь рукой от полыхающих, почти осязаемых лучей полуденного средиземноморского солнца, Рик взглянул вверх.

Рик был высок, но широкие плечи создавали впечатление, будто перед нами человек среднего роста. Его можно было назвать красивым, но сам Рик этого о себе не думал. Черты его лица были почти классически правильными, но рот насмешливо кривился, наделяя скульптурное лицо одухотворяющей человечностью. В сущности, рот даже впечатлял. Белизна ровных зубов подчеркивала и без того сильный загар, а губы, твердые, но чувственные, контрастировали с носом аскета. Когда Рик щурился в полыхающих, почти осязаемых лучах полуденного солнца, его голубые глаза напоминали два аквамарина в замшевом ювелирном футляре. Мохнатые рыжевато-медные брови были приподняты, точно удивленные и шокированные соседством двух аквамаринов. Волосы, тоже рыжевато-медные, были подстрижены ежиком, тоненькие рыжевато-медные волоски блестели на руке, поднятой для защиты от полыхающих, почти осязаемых полуденных лучей.

На Рике была выцветшая голубая сорочка, вид у нее был такой, будто ее долго вымачивали в соленой воде. Сорочка была заправлена в светлые парусиновые брюки с узким кожаным ремнем. Пряжка на ремне была простая, обыкновенный медный прямоугольник, — такими затягивают ремни засаленных брюк тысячи загорелых молодых людей, коротающих время на набережных средиземноморских портов.

Что обращало на себя внимание, так это обувь. Дешевенькие поношенные тапочки из голубой парусины. Шнурки когда-то были белыми, но утратили первоначальный цвет, и на правой ноге серый шнурок стал темнее, чем на левой. Подметки были веревочные и неизвестно почему казалось, будто они перепачканы дегтем.

Заслоняясь рукой от света, Рик почувствовал шероховатость своих пальцев на загорелом лбу. Пальцы были длинные удивительно длинные и тонкие для такого рослого человека. Коротко обрезанные квадратные ногти поблескивали точно перламутр, который Рик видел, когда нырял с края острова.

Пальцы росли из крепких ладоней хорошей формы, с рыжевато-медными волосками на тыльной стороне, а плотные, жилистые запястья соединяли кисти с мускулистыми руками. Каждая ладонь заканчивалась четырьмя пальцами и отстоящим пятым, большим…»

Роу остановился. Конечно, многое еще надо сказать, прежде чем с Риком будет покончено: о количестве пуговиц на сорочке, о толщине волосков на груди, о размере обуви, о том, как застегиваются у него брюки — на пуговицы или на молнию. Но, может быть, лучше пока пропустить все это и перейти к следующему куску, а не то Роу утеряет нить повествования.