Татьяна Грай - Чужие сны

— А у вас много талантливых людей, не связанных с дарейтами? — с искренним интересом спросил Даниил Петрович.

— Много… как в любой другой стране, — ответил Моррет. — Но им не пробиться. Они вынуждены прозябать, несмотря на свои таланты.

— А почему бы этим талантам самим не решить Проблему дарейтов?

— Потому что у нас просто нет подходящего оружия, чтобы воевать под водой.

— Почему же воевать? — не понял Ольшес. — Разве эти осьминоги станут сопротивляться? У них же нет пушек там, на дне моря!

— Нет, конечно, — согласился Моррет. — Но они прячутся на таких глубинах, что до них просто не добраться. Ну да, согласен, речь не о войне, речь об истреблении, но и это нам недоступно.

— Интересная идея… — повторил Ольшес. — Только, боюсь, мы не сможем вам помочь… во всяком случае, пока не разберемся в обстановке.

Все долго молчали, потом молодой человек, сидевший по правую руку от Моррета, спросил:

— А может быть, вы смогли бы просто увезти дарейтов куда-нибудь… на другую планету?

— На другую планету? Не знаю, не знаю, — сказал Ольшес. — Тут, видите ли, нужно знать еще и мнение самих дарейтов.

— Чего-о? — юноша изумленно уставился на инспектора —Вас интересует мнение морских гадов ?— Но ведь эти гады разговаривают с вами, — напомнил ему Ольшес. — А это заставляет предположить наличие у них разума, не так ли? А разумное существо вполне может иметь собственное мнение…. вам, кажется, это и в голову не приходило?

— Ну, это уж слишком! — возмущенно воскликнул кто-то.

Ольшес, не обратив внимания на эмоциональный всплеск, продолжил:

— А вы не пробовали привлечь на свою сторону кого-нибудь из тех, кто умеет говорить с дарейтами? Ну, чтобы этот человек узнал, что нужно морским жителям… или просто предложил им не вмешиваться в жизнь сухопутной публики, а?

— Да ведь тогда все, кто слышит море, потеряют право на власть! — язвительным тоном произнес Моррет. — Вы всерьез считаете, что они пойдут на это?

— Ну, один-два всегда могут найтись, — уверенно сказал Даниил Петрович. — Нужно только поискать, и все.

Они говорили еще очень долго, и Ольшес задал множество вопросов — но далеко не на каждый из них получил четкий и толковый ответ. Наконец, решив, что ничего стоящего он здесь больше не узнает, Даниил Петрович встал и заявил:

— Ну, на сегодня довольно. Мне пора возвращаться.

Уже светало, когда инспектор добрался до консульства.

Глава 5

После обеда Елисеев предложил сотрудникам выйти в город — уж коль скоро им разрешили прогулки, нужно было этим пользоваться. Согласие выразили все, кроме Ольшеса. Даниил Петрович заявил, что ему хотелось бы остаться в консульстве, и тут же поинтересовался, не составит ли ему компанию Ласкьяри. К удивлению Елисеева, Ласкьяри тут же согласилась, и они с Ольше-сом отправились в сад.

Роскошные аллеи перемежались в этом саду с заросшими, заброшенными участками. Кое-где в густом кустарнике были прорублены круглые поляны, засаженные цветами. Дневная духота почти не ощущалась среди пышной зелени, и Ласкьяри с Ольшесом неторопливо прогуливались по дорожкам, говоря ни о чем, — так, пустые фразы. Оль-шес перед выходом заскочил в свою комнату и зачем-то надел большую, свободную куртку. И теперь Ласкьяри время от времени останавливала. взгляд на этом странном одеянии, совершенно не нужном в такую жару. А Ольшес, отмечая для себя эти взгляды, помалкивал до поры до времени.

Постепенно разговор, осторожно и неторопливо, стал приближаться к интересующей Ольшеса теме. Правда, Даниил Петрович тут же зафиксировал, что и для Ласкьяри эта тема не менее интересна…

— …Разумеется, ваш вопрос был странен, — говорил Ольшес. — Ну посудите сами — к чему разговоры об оружии? Неужели вы до сих пор не поняли, что мы совершенно не намерены применять силу в переговорах?

— А почему бы и нет? — наивно удивилась девушка. — Вы сильны, это ясно, и если вам что-то понадобится у нас, а мы не захотим отдать, — почему не взять силой? Что в этом неестественного?

Наивность слов была откровенной и неприкрытой. Ласкьяри как бы демонстрировала собеседнику, что истинный смысл вопроса — совсем иной. Ольшес с удовольствием поддержал игру.

— Но, милая Ласкьяри, мы никогда не применим свою силу — именно потому, что она несоизмерима с вашей. Разве не в этом закон благородства? — с легкой насмешкой в голосе произнес он и, чтобы усилить впечатление от сказанного, добавил: — Простите за сравнение, если оно вдруг покажется вам обидным, но применять силу здесь — все равно что бить маленького ребенка.

— Ну да, — согласилась Ласкьяри. — Ударить ребенка, пнуть собаку… Мы для вас всего лишь объект исследования. — И, не дав Олыпесу возразить, продолжила: — А может быть, в других, далеких от вас мирах вы просто ищете возможностей проявить это свое благородство? Там, у вас, — она подчеркнула это «у вас», резко отделяя себя от землянина, — все это невозможно, вы все одинаковы. И поэтому вы забираетесь подальше, в глубины Галактики, и ищете таких, как мы… потому что на нашем фоне вы смотритесь великолепно…

И Ольшес услышал недосказанное: «И любуетесь собой, и ваше самолюбие удовлетворено…»

— Вы ошибаетесь, Ласкьяри…

Но девушка не слушала его. Она продолжала:

— Кроме того, даже самый благородный и честный в остальном человек имеет право на низость, если она сокращает путь к цели, если так можно принести пользу другим. Вот потому я и спросила об оружии.

— Имеет право на низость? Вот оно что… Цель, значит, оправдывает средства? Это мы уже слышали. И не раз. Но какие цели, на ваш взгляд, могут оправдать применение нами оружия?

— А если речь пойдет о простой защите? — деланно-безразличным тоном спросила девушка.

— Защита? От кого? От чего?

Ласкьяри рассмеялась самым непритворным образом. Так… Ольшес понял, что эта часть разговора закончена. И перешел к другому.

— Мне почему-то кажется, дорогая Ласкьяри, что у вас не в ходу идея добра.

— Добро вообще — слишком абстрактное понятие, — с подчеркнутой учтивостью ответила Ласкьяри. — Абстрактную же идею могут воспринять лишь немногие. Большинство людей мыслит конкретно.

— Хорошо, пусть так. — Ольшес не придал никакого значения попытке Ласкьяри перевести беседу в официальный тон. — Но если говорить не о добре вообще, а о том, что человек от природы добр?

Ласкьяри медленно покачала головой. На лице девушки явственно обозначилось выражение грусти и огорчения — слишком явственно, чтобы Ольшес мог поверить истинности чувства.

— Уважаемый господин второй помощник, человек от природы никакой. Ни зло, ни добро не заложены в нем изначально. И какое из качеств преобладает в его натуре со временем — зависит не от людей, а от обстоятельств.