Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

– Уэбб, – сказал он, промокая красной тряпкой лоб, – твой отец подал прошение, чтобы тебя отпустили. Он нашел работу и сможет кормить тебя, по крайней мере какое-то время. Ты больше не будешь обузой для нашего прихода. В воскресенье можешь уходить.

– Я думал, что отец. умер. Он выглядел.

– Нет. Кто-то из знакомых нашел ему работу.

Мне, проходившему десять лет в форменной одежде работного дома, выдали куртку и штаны. И сказали, что могут одолжить и казенные башмаки, но я должен за них расписаться.

Мастер подтолкнул ко мне листок бумаги.

– Подпиши вот здесь, – сказал он.

Я поставил закорючку. Как-никак, семь лет в классе просидел.

Он взглянул на листок, а в глаза мне смотреть не стал. Притворился, что занят камином. Ладно, еще увидимся, подумал я.

То был скорее проулок, чем улица, вымощенный крупными неровными камнями. Бейли-Рентс, так он назывался. Один из таких, куда и не заглянешь, если только там не живешь. Никаких номеров на дверях. На одной висел флаг, на другой виднелось пятно краски, над третьей из окна свисал башмак – чтобы, вернувшись сюда пьяным, человек мог найти свою. Полуголые дети делали куличики из грязи у водяной колонки. Я расспросил их, выяснил, где живет мой отец, и стал его ждать.

Стоя у двери, я размышлял о том, что сказал мне Мастер насчет Трезвой и Праведной жизни. Священник нам тоже о ней все время твердил. Но если нет денег, такая жизнь тебе не по карману.

Отец вернулся затемно вместе с изможденным парнем. Это был Артур.

– Пошли к нам, – сказал отец.

Поднимаясь по лестнице, мы вынуждены были переступить через двух мужчин. Перила отсутствовали, их давно уже пустили на дрова, но комната у отца и Артура была неплохая. Домовладелец им даже мебель предоставил – стол и два стула. Стекло в окне было выбито и заменено бумагой, однако в комнате имелся очаг и немного кокса для него. Отец сказал, что платит за комнату восемь пенсов в день. В углу лежал тюфяк, на котором спали он и Артур, я же мог устроиться там, где мне больше нравится.

– А где мама? – спросил я.

– Бросила меня. Ушла и Мег с малышом забрала. Они уехали к ее матери, в Гринвич. А через несколько лет я получил письмо из Австралии. Тебе она не писала?

– Нет. Я и не знал, что она умеет писать. А с Джоном что сталось?

– Поступил в торговый флот. Тебе следует найти работу, Билли.

Отец работал стеновиком, то есть развешивал афишные доски по заборам и стенам, где можно было их прикрепить. Самыми лучшими считались места, расположенные поближе к оживленным улицам. С утра пораньше отец забирал щиты в одном доме у Еврейского кладбища. А к ночи приносил их обратно. Конечно, ему приходилось покрывать пешком большие расстояния, что в его годы было непросто, однако он получал за каждый щит шиллинг в неделю и, когда дела шли хорошо, мог зарабатывать еженедельно больше двадцати шиллингов и потому взял себе в помощники Артура. А тот получал время от времени еще по шесть пенсов, бегая по поручениям разных людей, в итоге ко времени моего появления у них набиралось в неделю до двадцати пяти шиллингов. Единственная незадача состояла в том, что, вывесив поутру последний щит, папа вынужден был как-то коротать время до вечера, когда придет пора снимать первый, а коротал он его по преимуществу в «Голове турка» на Грин-стрит. На пиво он тратил из своих двадцати пяти шиллингов больше, чем на жилье. И все же в тот вечер мы поужинали бараниной, хлебом и маслом, да папа еще послал Артура в паб за кувшином пива. И чай мы пили крепкий.

В работном доме я научился лишь одному – красть еду, а больше ничего не умел, и потому мне пришлось перебиваться случайной работой. Я встал до зари. Съел немного хлеба, выпил чаю и отправился в доки. Думал, что приду туда первым, однако, добравшись до реки, увидел сотни ожидавших в темноте мужчин. Некоторые курили трубки или разговаривали друг с другом, но большинство просто смотрело на ворота.

Когда рассвело, зазвонил колокол и все бросились ко входу. Люди, которые только что казались стоячими покойниками, дрались друг с другом, чтобы первыми прорваться внутрь. Целью каждого были наниматели, укрывавшиеся в деревянных будках или на огороженном решеткой пятачке посреди доков. Мы бегали взад-вперед, отыскивая того, кто, судя по виду, мог нанять нас, и стараясь перехватить его взгляд. Я подскочил к одному, сидевшему за деревянным прилавком, протянул руку за бумажкой с нарядом, но тут меня сбил с ног подбежавший следом за мной здоровенный мужик. Поднявшись с земли, я наградил его оплеухой и помчался в другое место, решив, что здесь меня, драчуна, уже не возьмут. Последнюю в ряду будку занимал мужчина с двумя собаками на цепи. Большинство нанимателей испуганно смотрели на толпу, но этот казался невозмутим. Нас оставалось еще человек, может быть, двести, а ему требовалось в тот день только двадцать. Мужчины лезли один другому на плечи, стараясь оказаться поближе к нему. Он же, отобрав тех, кто ему понравился, бросил последние пять нарядов на землю, чтобы мы за них передрались. Это была проверка. Я сумел схватить одну из бумажек, хотя ради этого едва не придушил соперника, который попытался меня опередить. Нет, я был не прав. Драчунов тут как раз ценили.

Ты получаешь пять пенсов в час, а работы иногда только на пару часов и хватает. Я ходил туда целый год, но никогда не думал, что эта игра стоит свеч. Я видел, как люди чуть ли не пополам переламывались ради нескольких пенни. Видел человека, который под конец дня пришел к кассе за своими тремя шиллингами и шестью пенсами, а там упал на землю и умер.

Мужчину с собаками звали мистером Райли. Примерно через полгода после моего первого прихода в доки он отвел меня в сторонку и сказал, что я могу получить постоянный заработок.

– Читать умеешь? – спросил он.

Если совру, подумал я, он меня быстро раскусит, и потому ответил:

– Нет.

– Хорошо, – сказал он. – Ты ведь в канаве вырос, так, Уэбб? И неплохо знаешь ее обитателей. Животные, верно?

– По себе о людях судите, – ответил я. Мне было все равно.

Он засмеялся, хлопнул меня по плечу:

– Вот это мне в тебе и нравится, паршивец.

Я стал его мальчиком на побегушках и осведомителем. За обычную работу я получал теперь на пенни больше, шесть пенни в час, а еще мне полагалось делать донесения – устные – о каждом рабочем, а за это он время от времени выдавал мне еще шестипенсовик. Что он делал с моими сведениями, я не спрашивал, думаю, использовал для того, чтобы платить поменьше. Он выбирал сильных телом и слабых умом и заставлял их работать до полусмерти.

Я пристрастился к пиву, а поскольку деньги у меня теперь водились, мог покупать его в пабе. Как-то я познакомился в «Голове турка» с человеком, для которого мой отец развешивал афишные доски. И тот рассказал о своих знакомых, расклейщиках афиш – им платят хорошие деньги, потому что дело это требует сноровки, и я заявил, что не прочь попробовать в нем себя.