Себастьян Фолкс - Возможная жизнь

Вокруг стало немного спокойнее. Свидание длилось полчаса, мы поглядывали на часы, которые висели на стене. Когда осталось лишь десять минут, все переменилось. Дети примолкли, просто стояли, положив головы на плечи матерям. А женщины прижимали их к себе и тоже молчали.

Гулко ударил колокол. Кто-то из детей захныкал, заплакал. Те, что были постарше, проявляли большую стойкость. Задерживаться не разрешалось, надзиратель сразу поднимал крик. Алиса и Нэнси расцеловались с мамой и отвернулись от нее, собираясь уйти. Тут женщина на миг прижала меня к плечу и поцеловала в обритую макушку.

Примерно раз в месяц нас выводили на прогулку за пределами работного дома. Отбирали двадцать мальчиков и двадцать девочек, и ты шел с ними, построившись, как это называлось, «крокодилом». Звучало занимательно, но означало попросту, что идти следовало парами, а разговаривать не разрешалось.

Как-то раз мне удалось оказаться в паре с Алисой, и мы с ней все же обменялись несколькими словами. Нас привели в некий парк, посреди которого стоял большой опрятный дом с газовыми фонарями перед ним. Нам велели подождать снаружи, а затем сказали, что десятеро из нас могут войти внутрь.

Я протолкался вперед, таща Алису за руку. Мне страшно любопытно было увидеть дом изнутри, к тому же я думал, что смогу стянуть там что-нибудь – золотое украшение или что-то подобное. Не понимая, впрочем, как я это сделаю. Однако, войдя в дом, я и думать забыл о краже. Он был. Не знаю, как сказать. Он был светом.

Нам улыбнулась леди в прекрасном платье. Она была довольно старая, не такая уж и красивая, с собранными на макушке седыми волосами, но она улыбнулась нам и продолжала улыбаться. Этого никто еще не делал. Леди провела нас в огромный зал с деревянным полом, отполированным до того, что он стал как зеркало, там были дети, около десятка, все красиво одетые. На нас они поглядывали с подозрением. Со стен и с каминной доски свисали пестрые бумажные ленты. Мы сели на пол, леди стала играть на пианино. Потом горничная в белом чепце внесла поднос с кексом и питьем.

Горничная поставила поднос рядом со мной. Я никогда таких кексов не видел – большой, с шоколадом, имбирем и сушеными фруктами. Я передал поднос Алисе, она – Джимми Уилеру, а тот – красиво одетым детям, и те взяли по кусочку и стали есть, отодвинувшись от нас, – наверное, потому, что мы пахли работным домом.

Поднос возвратился ко мне, я передал его дальше, и он совершил еще один круг. Я разглядывал картины на стенах – коровы, стоящие в реке, – и непонятную штуку, висевшую на потолке. В ней были свечи, воткнутые в какие-то стекляшки. Все в этой комнате было светом.

Внезапно леди перестала играть и подошла к сидящим детям. Потом взяла из рук вновь появившейся горничной другой поднос с кексом.

А затем, опустившись на колени, протянула его мне.

– Возьми кусочек, – сказала она.

Я не знал, как мне поступить.

Алиса поняла мое затруднение. И сказала:

– Мы не знаем, разрешено ли нам, мисс.

Леди рассмеялась:

– Берите. Ну же. И имбирного вина выпейте.

И дала мне стакан. Это был первый стакан, какой я держал в руках.

Мы провели в том доме больше часа, а когда вышли наружу, другие дети захотели узнать, что там было. Я посмотрел на Алису, и она на меня. Как такое расскажешь?

Через несколько дней нам выдали столбики для калитки, биты и мяч, чтобы мы играли во дворе работного дома в крикет. Думаю, их подарила та леди, что сидела за пианино. Долго играть нам не велели, а то проголодаемся, но раз в неделю устраивали матч. Мне нравилось отбивать подачи.

Иногда мы получали на обед хлеб с сыром, иногда мясо с картошкой, а иногда то, что они называли бульоном, а это было хуже всего – потому что он мало отличался от обычной теплой воды. Я уже подрос, и меня перевели в мужское отделение – там оказалось ужасно из-за того, как мужчины разговаривали и вели себя. Сорок человек в помещении, некоторые – просто дурачки, не знающие стыда. Да еще и кашляли у них там ночи напролет.

На уроки я больше не ходил, работал с мужчинами. Мы мололи зерно, то есть крутили вчетвером ворот. Он был соединен с железными брусьями, уходившими сквозь стену к стоявшей за ней мельнице. Некоторые мужчины послушно выполняли что велено, другие норовили отлынивать. И, конечно, больше всего работы доставалось молодым парням. Но все лучше, чем дробить камень. Дробили его в сарае, где заправлял человек по фамилии Болтон. Каждому из нас полагалось раздробить по сто фунтов камней почти в порошок – такой, чтобы проходил через грохот. Выдают тебе железный лом с квадратным сечением, а камни кладешь в деревянный ящик с металлическим дном. Зачем мы дробили камень, я и сейчас не знаю. Возможно, для ремонта дорог. После часа с чем-то работы в пальцах возникало какое-то странное ощущение. А камни так и лежали в ящике, как будто ты к ним даже не прикасался. Болтон все грозился отправить в тюрьму, если не раздробишь свои полцентнера. Некоторые бормотали что-то в ответ и притворялись, что совсем выбились из сил, другие просто смотрели на него волком. Потом на пальцах появлялись белые волдыри, потом они лопались, и кровь текла по лому. Но ты продолжал работать, от греха подальше. Один старик рассказал мне, что его как-то раз послали перемалывать кости на удобрения. Ему эта работа понравилась, потому что кости не такие крепкие, как камни, да только не все они оказались вываренными, на некоторых уцелели хрящи. И произошла большая драка, потому что обглодать их хотелось каждому работнику.

Я жил от воскресенья до воскресенья, потому что в этот день, если повезет, мог увидеть отца, а я мечтал, что когда-нибудь он признает меня. Однако настало воскресенье, когда он не вышел во двор, и я стал опасаться самого худшего. За неделю до того он показался мне страшно бледным.

На следующий день я направлялся в сарай, где мы мололи зерно, но по пути Матрона схватила меня за руку и сказала: «Иди со мной, Уэбб». Я подумал, что она как-то проведала о сыре, украденном мной двумя днями раньше, но ведь через день после кражи я отдал его во дворе Алисе. За такое дело меня вполне могли отправить в полицию, а оттуда в тюрьму. Я знал многих, кто побывал в тюрьме, а после вернулся в работный дом, все они говорили, что в тюрьме лучше, потому что там дают больше еды. Некоторые из тех, кто голодал на улице, нарочно старались попасть под арест. Да вот только окажись один раз в тюрьме – и ты преступник, а это клеймо на всю жизнь.

Матрона отвела меня в контору Мастера.

– Уэбб, – сказал он, промокая красной тряпкой лоб, – твой отец подал прошение, чтобы тебя отпустили. Он нашел работу и сможет кормить тебя, по крайней мере какое-то время. Ты больше не будешь обузой для нашего прихода. В воскресенье можешь уходить.