Кир Булычев - Заповедник для академиков

— Вы выходите за рамки! — громко сказал Алмазов и поднялся. Он быстро вышел, преувеличенно стуча сапогами, а Матя сказал ему вслед:

— У нашего оппонента не нашлось достойных аргументов в споре.

Он откинулся на спинку дивана, раскинул руки, так что правая рука лежала за спиной Лиды.

— Мы оба были не правы, — сказал он. — Мы дали увлечь себя эмоциям.

— Он тоже!

— Для него это не играет роли. Никто, кроме нас, не видел его лица и не слушал его оговорок. А если вы захотите напомнить… вам же хуже.

— Вы в самом деле обеспокоены? — спросила Лида.

— Да. Всерьез. — Матя посмотрел на приоткрытую дверь.

— Закрыть? — спросила Лида.

— Нет. Я думаю, он не подслушивает… Черт побери, я не хотел бы, чтобы мое дело сорвалось.

Лидочка не задавала вопросов, захочет — сам скажет. Не захочет — она переживет. Большая теплая ладонь Мати по-хозяйски улеглась на ее коленку. Тыльная сторона кисти была покрыта редкими темными волосами — как же она раньше не заметила этого?

Лидочка стала сталкивать пальцы Мати с коленки, пальцы сопротивлялись. Матя был доволен этой небольшой схваткой.

— Повышенная чувственность, — ворковал он, — свойственна творческим натурам. Не исключено, что это одно из выражений таланта.

Лидочке удалось справиться с пальцами Мати, и тот принялся рассматривать свои ногти.

— Пушкин с точки зрения обывателя — козел, — сказал физик.

— Матя!

— Обывателю куда интереснее узнать, завалил ли поэт жену Воронцова в приморской пещере, чем твердить с детства: «Мой дядя самых честных правил… когда простой продукт имеет».

— Вы не правы и знаете, что не правы!

— Вы сердитесь! Вам это идет. Ноздри раздуваются, глазки сверкают.

— Я не сержусь. Почему я должна сердиться на санаторного донжуана?

— Лидочка, вы ангел! Найти такие точные слова!

— К тому же далеко не все великие люди были… сладострастными.

Лидочка чуть было не сказала: «Ленин, например», но испугалась. А Матя ее почти понял.

— Дайте пример! Наполеон? Наполеон был слаб… физически слаб. Но в меру своих сил очень старался.

— А ваш Муссолини?

— К счастью, он не мой. Но совсем недавно один из его романов чуть не кончился трагедией. Одна французская актриса решила его соблазнить и в том отлично преуспела.

Почувствовав, что завладел вниманием собеседницы, Матя достал трубку, принялся ее набивать табаком. Лидочка вдруг поняла, что ждет, когда он зажжет трубку, ей нравился запах дорогого табака.

— Она сдуру начала афишировать эту связь, и ее пришлось выслать из Италии.

— Почему?

— Это же католическая страна, в конце концов!

— Но он же фашист! Ему все можно.

— Ему многого нельзя. Диктаторы, моя душечка, куда более ограничены в явных грехах, чем обыкновенные люди.

— И чем все это кончилось?

— Актриса стреляла во французского посла и ранила его. И попала в тюрьму.

— Ну в посла-то зачем?

— За то, что он хотел выгнать ее из Италии.

— Ваша история ничем не подтверждает идею о чувственности знаменитостей.

— Или возьмем, к примеру, Гитлера, — продолжал Матя. Он раскурил трубку, и Лидочка втянула ноздрями волнующий запах. Это был запах хорошей дореволюционной гостиницы — табачный дым, кожа, одеколон и кофе… — У Гитлера, конечно же, были любовницы. Мне рассказывал о его романах один приятель — немецкий чиновник от науки. Партиец.

— Коммунист?

— Нет, наци. Они тоже называют друг друга товарищами по партии.

В словах Мати была крамола, хотя, казалось бы, он не сказал ничего предосудительного.

— И он знал о любовницах этого фашиста?

— Вся Германия шепталась о его драме. Гитлер выписал из Австрии свою сестру, фрау Раубал.

— Почему из Австрии?

— Потому что он австриец, и вроде бы у него фамилия Шикльгрубер.

— Ну и что? — Лидочка чуть отодвинулась, потому что рука Мати вновь пришла в движение.

— Его сестра должна была помочь Гитлеру по хозяйству — все-таки холостяк, а у него дома бывают разные люди. Сестра привезла с собой дочку, которую звали Гели. Гели Раубал. То есть родную племянницу Гитлера, совсем еще девочку.

— А Гитлеру сколько лет?

— Ну уж точно больше сорока! В общем, Гитлер без памяти влюбился в племянницу.

— Не надо. Зачем об этом рассказывать?

— По той простой причине, что это — чистая правда.

— Я видела в «Вечёрке» рубрику «Зверский оскал империализма».

— Вы бы тоже могли стать моей племянницей. И я бы в вас влюбился. Не надо морщиться — я говорю вам: никакого секрета в том не было. И никто не считал, что это кровосмесительство или что еще… Гитлер открыто показывался с Гели, она даже поселилась в его большой квартире в Мюнхене. И Гитлер решил на ней жениться.

— Когда же это было?

— Недавно. Я уже жил в Риме. Года два назад Гитлер ревновал, просто с ума сходил. Гели хотела ездить в Вену — она брала уроки пения. А он ее не выпускал из постели.

— Матя!

— Из дому не выпускал. Он даже стал забывать о делах, влюбленность — беда для великого человека.

— Зачем вы так сказали? А вдруг кто-то услышит?

— Негодяи тоже бывают великими.

— Ничем таким ваш фашист себя не проявил! — Конечно же, Матя питает слабость к фашистам.

— Проявит! — уверенно ответил Матя. — Поглядите, как мастерски они устроили поджог Рейхстага и уничтожение коммунистов и социал-демократов.

— Можно подумать, что вы любуетесь ими.

— Бывает совершенство кобры, — ответил Матя. — Я не боюсь вас, Лидочка, вы вовсе не доносчица. У меня чутье. Хотите узнать, чем кончился роман Адольфа Гитлера?

— А он кончился?

— В один прекрасный день, осенью тридцать первого года, между Гитлером и его юной любовницей произошел скандал. А когда он вернулся домой вечером, то Гели лежала застреленной в своей комнате.

— Что? Кто ее застрелил?

— Следствие установило, что это было самоубийство. Она украла у Гитлера пистолет и выстрелила себе в сердце.

— Потому что они ссорились? Или она не хотела выходить за родного дядю?

— Она не оставила и записки — ничего.

— Вы думаете, что ее убил Гитлер?

— Мать увезла тело в Австрию. Там ее и похоронили. Гитлер, говорят, был вне себя от горя и гнева. Он добился у австрийского правительства визы, поехал в Вену и провел несколько дней почти не отходя от могилы своей племянницы-невесты.