Механическое пианино - Курт Воннегут
– Езжай дальше.
– Да ведь это только на минутку.
– Я его взял.
– Ты? Зачем?
– Мне пришла в голову мысль: а не застрелиться ли? – Финнерти сказал это самым обычным тоном. – Я даже сунул дуло в рот и подержал его там со взведенным курком минут десять.
– А где он сейчас?
– Где-то на дне Ирокеза. – Финнерти облизнул губы. – За обедом я чувствовал привкус металла и смазки во рту. Сверни налево.
Пол уже приучился спокойно выслушивать мрачные рассказы Финнерти. Когда он бывал в его обществе, ему нравилось делать вид, что он разделяет его фантастические – то светлые, то мрачные – мысли так, словно он тоже был недоволен своей относительно спокойной жизнью. Финнерти часто и очень просто говорил о самоубийстве; но, по-видимому, делал он это только потому, что ему было приятно распространяться на эту тему. Если бы ему действительно хотелось убить себя, он был бы давно мертв.
– Ты думаешь, я сумасшедший? – сказал Финнерти.
Очевидно, ему хотелось более горячего проявления чувств со стороны Пола.
– Приступ у тебя еще и сейчас не прошел. Полагаю, в этом все дело.
– Едва ли, едва ли.
– Психиатр мог бы тебе помочь. Тут есть один очень хороший в Олбани.
Финнерти отрицательно покачал головой.
– Он опять поместит меня в центр, а я хочу оставаться как можно ближе к краю, но не переваливая за него. Там, на краю, можно разглядеть многие вещи, которых не рассмотришь из центра. – Он покачал головой. – Это большие и немыслимые вещи – люди, находящиеся у края, видят их первыми. – Он положил руку на плечо Полу, и Полу пришлось побороть в себе желание оказаться за тридевять земель отсюда.
– А вот как раз то, что нам нужно, – сказал Финнерти. – Поставь машину здесь.
Они объехали вокруг нескольких кварталов и сейчас вернулись обратно почти к самому въезду на мост, к тому же салуну, в который Пол заходил за виски. У Пола с этим местом были связаны неприятные воспоминания, и он предпочел бы поехать в какое-нибудь другое место, но Финнерти уже вышел из машины и направился к салуну. С облегчением Пол увидел, что улица и салун почти пусты, значит, вполне возможно, что он не встретит здесь никого из тех, кто наблюдал вчерашнюю сцену. Брандспойт не работал, но издалека, со стороны парка Эдисона, доносилась музыка – по-видимому, все сейчас перекочевали туда.
– Эй, у вас разбита передняя фара, – сказал какой-то человек, выглядывая из дверей салуна.
Пол быстро прошел мимо него, даже хорошенько не разглядев, кто это.
– Спасибо.
Только догнав Финнерти во влажном полумраке салуна, он оглянулся и еще раз посмотрел на этого человека – на его куцую широкую спину. Шея у человека была толстая и красная, а над ушами поблескивали дужки стальной оправы очков. Пол понял, что это тот самый человек, который сидел рядом с Гертцем, – человек, сыну которого только что исполнилось восемнадцать лет. Пол вспомнил, что, поддавшись минутной слабости, он пообещал поговорить о его сыне с Мэтисоном, заместителем директора по личному составу. Но, может быть, он так и не узнал Пола. Пол прошмыгнул вслед за Финнерти в кабинку в самом темном углу зала.
Человек обернулся с улыбкой, глаза его полностью терялись за туманными толстыми линзами очков.
– А, добро пожаловать, доктор Протеус. Не часто случается оказать услугу человеку с вашим положением.
Пол сделал вид, что не расслышал его, и обратил все свое внимание на Финнерти, который все вертел и вертел ложкой в сахарнице. Кучка белых крупинок просыпалась, и Финнерти с отсутствующим видом чертил на них кончиком пальца математический знак бесконечности.
– Знаешь, забавно – я ждал от этой встречи с тобой, по-видимому, того, чего ждут от долгожданных встреч. Я думал, что свидание с тобой каким-то образом утрясет все проблемы и даст моим мыслям какое-то одно направление, – сказал Финнерти. Он так говорил о своих немногочисленных духовных привязанностях, что Полу становилось неловко. Описывая свои чувства, он пользовался такими словами, какими Пол никогда не решился бы воспользоваться, говоря о своем друге: «любовь», «чувство» – все те слова, которыми пользуются обычно юные и неопытные влюбленные. Но здесь не было и налета гомосексуализма – это было архаическое выражение дружбы в устах недисциплинированного человека в столетии, когда большинство мужчин смертельно боятся, чтобы их хотя бы на секунду не заподозрили в женственности.
– Мне кажется, я тоже ждал от этого какого-то второго рождения, что ли, – сказал Пол.
– И ты очень скоро убедился, что старые друзья – всего только старые друзья, и ничего больше – они не умнее остальных и на большее не способны. Ну, черт с ним, со всем этим, тем не менее я все-таки чертовски рад опять встретиться с тобой.
– Кабинки обслуживаются с восьми! – крикнул им бармен.
– Я принесу, – сказал Финнерти. – Что тебе?
– Бурбон с водой. Сделай послабее. Анита нас ждет через час.
Финнерти вернулся с двумя высокими стаканами.
– А воду в него добавили? – сказал Пол.
– В них и так достаточно воды. – Финнерти ладонью смахнул со стола сахар. – Все дело в одиночестве, – добавил он, как бы вновь начиная прерванный разговор. – Все дело в одиночестве и неспособности принадлежать к какому-нибудь кругу. Я здесь в прежние времена просто с ума сходил от одиночества и думал, что, может, в Вашингтоне будет лучше, что я найду там множество людей, которыми я когда-то восхищался и к которым меня тянуло. Пол, Вашингтон оказался хуже Илиума раз в десять. Глупые, самовлюбленные, невежественные, лишенные воображения и чувства юмора люди. А женщины, Пол, – серенькие жены, паразитирующие на славе и могуществе своих мужей.
– Послушай-ка, Эд, – сказал, улыбаясь, Пол, – ведь они же все-таки милые люди.
– А кто не милый? Разве что я. Меня бесит их чувство превосходства, их проклятая иерархия, которая определяет качество людей при помощи машин. Наверх всплывают очень серые люди.
– А вот еще идут! – выкрикнул человек в очках с толстыми стеклами, выглядывая за дверь. Издалека приближались топот марширующих ног и глухой барабанный бой. Шум все нарастал, послышался свисток, и медные трубы оркестра грохнули какую-то мелодию.
