Юрий Брайдер - Гвоздь в башке. Враг за Гималаями. За веру, царя и социалистическое отечество

– Боишься… – усмехнулась Екатерина. – А ведь говорил, что тебя высшая справедливость хранит.

– Не говорил я, матушка, ничего подобного. Высшая справедливость – она вроде волшебного цветка. Существует сама по себе, избранников на подвиг вдохновляет, но в такие мелочи, как человеческая жизнь, не вникает. Богиня, одним словом. Какие у меня, смертной твари, могут быть с ней отношения. Поскользнусь на мокрой палубе – и поминай как звали! Другое дело, что вместо меня сюда явится совсем другой человек и все начинания доведет до конца. Но что это будет за морока…

– Наговорил ты мне, Иван Семенович, всякой чепухи с три короба! – Екатерина замахала на него руками. – К мартенизму вашему и прочим ересям я дурно отношусь. Ступай себе, не смущай душу…

– А ведь и в самом деле пора… Увидеться, матушка, нам больше не суждено. Стало быть, каждый останется при своем интересе. И все же слова мои на досуге вспоминайте. На память вам я свой стишок презентую.

– Не смей! – Императрица снова пришла в беспокойство. – И слушать не хочу твою похабщину.

– Побойтесь бога, матушка! Стишок самый невинный. А главное, верноподданнический. Разъясняет взаимоотношения державы нашей и ее славной правительницы Екатерины Алексеевны, то бишь Софьи Фредерики Августы Ангальт-Цербстской.

– Эва, вспомнил… Ладно, читай, – смилостивилась Екатерина. – Только учти, хоть одно неприличное слово ввернешь – я уши заткну.

Тяжко вздыхало холодное море, поскрипывал бот, шумел ветер, хлопали паруса, и на фоне этой унылой какофонии голос Баркова звучал едва ли не соловьиной трелью:

Вопрос лелею я в душеНе на забаву:К какому полу отнестиСию державу?Что там имеется у нейВ причинном месте —Дыра бездонная? Сучок?Иль оба вместе?Открыться истине дано,Увы, не сразу.То, что под носом у тебя,Не видно глазу.Страна моя есть кавалер,А не паненка.Иначе как святую РусьСношала б немка?

На следующий день Барков опять был в Петербурге, наспех подкрепился жидкими щами и отправился на лихаче по тайным квартирам, где проживали его наемные агенты. За последнее время число их заметно поубавилось, и пришлось срочно вербовать новых, благо что при общем росте цен стоимость человеческой жизни заметно упала.

Все агенты, как ветераны, так и неофиты, получили предельно точные инструкции и средства для их исполнения.

По пути Барков заглянул и на Миллионную, но в бывшей греческой кофейне как на грех располагались теперь прислужники железного Тадеуша, пока еще вовсю упивавшегося своею недолгой властью. Хозяина кофейни, по слухам, уличили в связях с балканскими монархистами, призывавшими на престол Потемкина, а все буфетчики состояли в Первом народном полку имени тираноборца Брута. Можно было легко представить себе боеспособность этой воинской части, где капитанами служили трактирщики, а капралами – кухмейстеры.

В гостиницу Барков явился довольно поздно, но его там, оказывается, ждали, что стало ясно из многозначительного покашливания швейцара.

Правительственных ярыжек он не опасался – все бумаги были в порядке, и не только фальшивые, но и подлинные, выправленные в канцелярии Новикова, – однако на всякий случай взвел курок пистолета, гревшегося за пазухой.

Мельком подметив, что гость выбрал для ожидания весьма удачную позицию – в дальнем углу, под фикусом, рядом с черным ходом, – Барков громко осведомился:

– Кто здесь спрашивал Ивана Семеновича Баркова?

В ответ из-под фикуса раздался знакомый невозмутимый голос:

– Прости, что беспокою тебя. Имеешь для меня пару свободных минуток?

– Легок на помине, брат Михайло, – обрадовался Барков. – Прошу ко мне в номер.

Единственный стул, полагавшийся гостиничному жильцу, Барков уступил Крюкову, а сам поместился на койке, под которой хранилась не только вся его касса, но и смертоубийственное создание лейб-механика Кулибина, по вине которого (создания, а не Кулибина) в комнатке пахло оружейной смазкой и пороховой гарью.

– Позволь изложить суть дела, которое привело меня сюда, – сказал Крюков.

– Излагай.

– Так случилось, что родной город встретил меня ничуть не лучше, чем Москва. Посему нуждаюсь в средствах.

– Я тебе их прежде чистосердечно предлагал и нынче не откажу.

– Беда в том, что я поклялся покойной матушке не брать у посторонних людей в долг, а тем паче безвозмездно. Это одно из немногих жизненных правил, пренебречь которыми для меня невозможно.

– Тогда заработай эти деньги. Что тут зря голову ломать!

– Именно такое предложение я и хотел тебе сделать. Да только в камердинеры не гожусь, а кучер из меня, сам знаешь, неважный. Давай лучше в картишки перебросимся.

– Почему бы и нет? – Ситуация уже начала забавлять Баркова. – Только как ты собираешься играть без денег?

– Залог поставлю.

– Дядюшкино поместье в Тамбовской губернии? Али собственную душу?

– А ты душу в залог примешь? – сразу оживился Крюков.

– Принял бы по старой дружбе, да не берусь с лукавым соперничать. Души мы касаться не станем.

– Тогда на мое тело сыграем, – предложил Крюков и, видя недоумение Баркова, пояснил: – Не на все сразу, конечно, а на отдельные члены.

– И как ты прикажешь, к примеру, с твоей рукой поступить, ежели я ее выиграю? Отрубить?

– Распоряжаться ею будешь, как собственной, – ответил Крюков.

– Собственной я в носу ковыряю.

– И моей сможешь ковырять, – молвил Крюков на полном серьезе. – Но лучше ее как-то иначе использовать. Застрелить кого следует. Зарезать. Отколотить на худой конец.

– С руками понятно. А ноги на что могут сгодиться?

– Ноги для посылок.

– Не лучше ли тогда сразу голову выиграть? – поинтересовался Барков. – Она ведь всем заправляет.

– Увы, но основные части моего тела голове подчиняются далеко не всегда, – честно признался Крюков. – Отсюда и все мои несчастья… А голова сама по себе умеет браниться, давать советы, петь песни. Бритву на ней можно испытывать. Согласись, это немало.

– Соглашаюсь. Руки, ногу и голову мы уже обсудили. Тему детородного органа пока опустим, хотя он ничуть не дешевле головы. Какие еще части тела предлагаешь поставить на кон?

– Да что угодно, кроме сердца. – Крюков строго глянул на Баркова. – Сердце мое навечно отдано одной прелестной особе.

– Что же, я согласен. Залог приму. Со своей стороны выставлю… э-э-э… скажем пять тысяч ассигнациями.