День гнева. Новая сигнальная [сборник Литрес] - Север Феликсович Гансовский
Опустив глаза, посмотрел на свои руки – большие, шершавые, в шрамах. Все оставило след – и пирамида, которую на отмели строил, и скалы, и Бойня, где со всех сторон кусали и грызли. А больше всего – приборы, машины, что строил для ребят, опыты, что показывал.
Неторопливо стал подниматься из главной чаши Сада по журчащим водопадиками ступеням. Было рано. В институте еще не начиналась работа, но вдали, у центрального канала, Стван видел нечеткие фигурки – какие-то уж очень ревностные спешили в свои лаборатории.
Вдруг стало жутковато – еще попадешь на кого-нибудь из прежних коллег. Расспросы, разговоры и (хуже того) умолчания. Станут показывать, что все забыли, что, несмотря на случившееся тогда, готовы нормально к нему относиться.
Повернул вглубь территории, мимо стадиона. (Здесь даже теннисный корт сплошь каменный.) Не было понятно, куда, собственно, теперь. Как-то разыскать судей, явиться… Или нет. Будь он нужен, пробудили бы прямо в Башне. Вероятнее всего, он уже отбыл наказание, может просто жить. Получить в Административном адрес на комнату (теперь по возрасту и на квартиру), ходить в домовую столовую, благо на это не надо денег. Когда давно еще Всемирный Совет принял закон о бесплатном питании по месту жительства, Стван не очень взволновался. Тем более что речь шла не о деликатесах, а так, о простом. Но теперь, без работы, оценит. Надо как-то доживать оставшееся.
Дошагал до высокой стены, ограничивающей владения Клон-Института, отворил железную дверцу.
Сразу шагнул в осень. Здесь, в зоне отдыха какого-то бытового комбината, пейзажный стиль. Он его тоже прекрасно помнил, и тут ничего не изменилось. Ярко-алые кроны осин среди желтеющих берез. Тропинки, пруд, где на черной, уже отцветшей воде пятнышки поздних лилий.
Точно такой же осенней порой было совершено его преступление. Вернулся из неудачно проведенного отпуска, взвинченный, обозленный на весь мир. И на Итальянской Террасе оскорбил, даже ударил человека. Оказалось, на Земле этого не было уже пятьдесят пять лет. Сел, сам заговорил – хотелось излиться – и сразу стал ненавидеть собеседника, спокойного и старавшегося его успокоить…
Гул со стороны становился все сильнее, но исчезал, когда Стван опускался в ложбинки.
Прошел дворами мимо детских площадок, вертолетных стоянок и через высокую подворотню на Итальянскую улицу.
Она кишела народом.
Тогда, десятилетие назад, спешили в основном на белковые поля. На всех площадях Мегаполиса сияли слова: «СПАСИБО, ЗВЕРИ!» С завершением пищевых комплексов стало возможным освободить животных от вечной дани человеку. Объявлен был конец охоте и животноводству, свинью планировали преобразовать обратно в кабана, быка – в буйвола.
А сейчас куда торопятся?
Чрево воздушки извергало толпу. Включены все конвейеры – четыре медленных, два быстрых. По среднему большинство бегом – для спорта или потому что опаздывают.
Резко пахло электричеством, сухим маслом. (Правда, чтобы почувствовать, надо было как следует надышаться в восемнадцатом веке.) Ну понятно – греется смазка в малых и мельчайших подшипниках, которых миллионы по всему устройству улицы.
Перекличка световых сигналов. Стрелы, круги, треугольники, показывающие, куда правильно. Очень тонкий, специально повышенный, чтобы пронзать обволакивающий гул, голос ближнего регулировщика: «Тридцать секунд на левых свободно…» Быстро бегущие строки световой газеты. Пониженный голос дальнего регулировщика. Глухой рокот конвейеров.
Стван по неподвижному тротуару шел к площади. Но в этот час и здесь тесно.
На него, с сединой в волосах, со шрамами на лице, оглядывались. Однако теперь уже не раздражали мгновенные оценки на ходу. Почему-то чувствовал себя крупным физически, почти громоздким, что, наверное, и соответствовало. Каким-то неуязвимым. Были большие надежды, большие потери, уже не участник полусекундных дуэлей взглядами. Знает про себя, успокоился.
Фонтаны, деревья, два розовых фламинго летят над фронтоном библиотеки. И тогда тоже здесь на улице подкармливали фламинго. Но в той, прежней жизни, неудовлетворенным одиночкой в Мегаполисе, он как-то не замечал мягкого очарования этого района. Магазинчики – у каждого свой стиль, крошечные кафе на три-четыре столика.
Рекламный плакат теофильма «Друг из субкультуры». Что-то такое видел очень давно… Возобновили.
Витрина инструментов. Скромный блеск темного металла, микронная точность сочленений – не те неуклюжие, что он с ребятами мастерил. Раньше тоже не обращал внимания на инструменты, а теперь технология стала родной. Так хочется взять в руку настоящий резак, взвесить в ладони холодноватую, полированную умную тяжесть. Но у него в кармане пусто, и неизвестно, когда что появится…
Со стороны воздушки приближалась женщина.
Шла, как праздник.
Круг внимания двигался с ней. Встречные мужчины провожали поворотом головы, женщины скашивали взгляд. А кто обгонял, тоже не мог не глянуть.
– Лизавета!
Не отдавая себе отчета, бросился к ней.
Она чуть задержалась, гордо-снисходительная.
– ?..
Сам сразу опомнился. Откуда? Ерунда!.. Не очень даже похожа. Только если чем-то общим. Неуловимым.
– Извините.
– Нет-нет, ничего.
Хотел отойти, но она остановила его нестеснительным рассматривающим взглядом. Уверенная в себе, сознающая, что и стоять-то с ней рядом – отличие.
– Простите, ошибся. – Стван совсем смешался, отступая.
Их обходили, оглядываясь.
– Вы Стван, – сказала она. – Вы из прошлого.
– Я?.. Да… То есть… ну да.
– Торопитесь?.. Проводите меня.
Пошел в обратном направлении, напряженный. С чувством, будто несет большую, очень хрупкую чашу. (О господи, откуда она-то знает!)
– Утром по радио сказали, вы, возможно, выступите в дискуссии.
– Я?!
– Ну да. «Одиночество – благодеяния и пытки». Вас упоминали даже в двух программах. Сначала в Мировой – что вы вернулись после десяти лет в прошлом. Потом Город – про дискуссию и что вас приглашают в экспедицию в меловой период.
Окончательно потерялся и стал.
– Меня?.. Упоминали?
Она улыбнулась.
– Пойдемте. – Взяла под руку. – Вас, естественно. Не меня же.
У него в голове сумятица. Значит, полноправный гражданин. Так сказать, реабилитирован.
Встроились в поток. Осмелился глянуть на нее краем глаза.
Возле пышного, с десятком стекол-названий подъезда она остановилась. Вдруг сказала:
– Ни разу не была в Доме Дискуссий. Если б вы пригласили…
– Я? В Дом Дискуссий?.. А меня-то кто пригласит?
– Вас же и придут слушать.
– A-а… Да-да, тогда, конечно. Но удобно ли вам со мной. Преступник.
– Кто преступник?.. Как интересно!
– Разве об этом не говорили?
– Кто?
Он сообразил, что не все обязаны помнить то, давнее.
Обтекая их, в подъезд шли люди. Потом вдруг стало пусто.
– Видите ли… В общем, случилось, когда пустили белковые.
Она посмотрела на часики.
– Сегодня пустили белковые.
– Да нет! Около десяти лет назад… Двадцать восьмого мая утром. Потом был процесс.
– Сегодня двадцать восьмое мая. – Подала ему руку. И наверх по ступенькам. Обернулась. – Оставьте на контроле приглашение для женщины, которую вы проводили на
