Андрей Столяров - Послание к коринфянам

– Всего хорошего… – повторил он.

Спал Советник, как и в прошлую ночь, очень чутко, вместе с тем не просыпаясь и не вздрагивая из-за пустяков, но когда поднялся, разумеется опять же в назначенный час, то у него возникло ощущение, что он вообще не спал: лишь закрыл вчера глаза, а потом сразу же открыл. Ощущение было не из приятных, – кружилась голова и в теле чувствовалась болезненная разбитость. Тем не менее, зарядку он сделал, а в виде уступки самому себе завтракать не стал – хотя день предстоял тяжелый – вместо этого выпив лишь чашку кофе, куда опять-таки в виде уступки, добавил ложечку коньяка (и кофе после этого стал невкусным), а выпив его, надел тот самый костюм, в котором сюда приехал – завязал модный галстук и какое-то время смотрел на себя в зеркало, точно не узнавая.

– Все будет в порядке, – сказал он.

И уже хотел, подхватив «дипломат», выйти из квартиры на улицу, как почувствовал в глубине прихожей некое шевеление – шевеление, шорохи, осторожный щелчок замка – а вслед за этим отрезая выход, из прихожей появился взъерошенный потный лейтенант и оперся о стену, – другой рукой прижимая к поясу вытащенный из кобуры пистолет.

Вид у него был совершенно отчаявшийся.

Этого еще не хватало, подумал Советник. Однако вслух, демонстрируя недовольство, сказал:

– Хорошо, что вы появились, лейтенант, вы мне нужны. Где вы носитесь, черт побери, я звоню вам все утро? – Он подождал, пока на лице лейтенанта проступит нормальное осмысленное выражение, и добавил – значительно тише, стараясь придать голосу отеческие интонации. – Что случилось, Володя? Вы на себя не похожи…

У лейтенанта немного прояснели глаза. А в голове бултыхнулось, словно перевернувшийся мозг встал на место.

Он вдруг шмыгнул носом:

– Вы – мне звонили?

– Разумеется, – спокойно ответил Советник. – Мы, в конце концов, договорились сотрудничать. Вот. Теперь мне есть, что вам предложить. Только сначала выпейте: придите в себя… Он смотрел на лейтенанта строго, но вместе с тем очень доброжелательно, сделал, как вчера мэру, приглашающий светский жест – мол, располагайтесь, чувствуйте себя, как дома, и дождавшись, пока лейтенант действительно придет в себя и, убрав оружие, повернулся к бару, чтобы достать напитки, в свою очередь быстрым, почти неуловимым движением выхватил из внутренней кобуры пистолет и, не целясь, навскидку, выстрелил ему в мягкий затылок.

После этого все пошло каким-то обвалом.

На улицу Советник попал не сразу, потому что силы как будто оставили его, он был вынужден еще чуточку выпить, а потом сполоснуть лицо холодной водой, чтобы сознание прояснилось. Но когда он все-таки выскользнул из дверей парадного – напряженный, готовый стрелять в первого встречного, – то к великому его облегчению оказалось, что лейтенант, по-видимому, пришел один, во всяком случае, засады около дома не было. Советник спокойно уселся в оставленную колесами на тротуаре, служебную лейтенантскую машину и спокойно же, правда оглядываясь, не висит ли хвост, доехал до знакомой ему низинной улицы, где торчали под куполами орешника белые стандартные пятиэтажки.

Только здесь у него появилось ощущение, что за ним следят.

Ощущение было мимолетное, но очень сильное.

Гедон! Гедон! – вдруг подумал Советник.

Больше всего он боялся, что ему не поверят, что ему придется объяснять что-то – доказывать и угрожать пистолетом, но когда дверь на его звонок почти мгновенно открылась и снова выглянула женщина в домашнем халате, то оказалось, что объяснять ничего не требуется: он просто сказал, что им надо немедленно уходить и она кивнула так, словно именно этого и ожидала – буквально за пять минут переоделась, натянув тонкий свитер, джинсы, короткие сапоги, накинув сверху коричневый изрядно поношенный блейзер. Она будто заранее готовилась к бегству – указала Советнику на две толстых матерчатых сумки с продуктами и вещами: Берите!.. – а сама, мгновенно прикрыв одеялом, подхватила на руки спеленутого, перевязанного белой лентой младенца. Младенец спал, причмокивая во сне пустышкой, темнобровое лицо у него было довольное и безмятежное, впрочем Советник не решался присмотреться внимательнее, его одолевали сомнения, и он, внутренне содрогаясь, спросил: Вас ведь зовут Мария? Правда? – однако женщина лишь блеснула чернотой ветхозаветных бездонных глаз. – Пошли, – сказала она.

По лестнице они спустились вполне благополучно, но на улице неожиданно выяснилось, что мимолетное ощущение, что за домом следят, не обмануло Советника – потому что едва они появились из зева парадной и размашистым торопливым шагом, пересекая дворовый сквер, двинулись к машине, стоящей у тротуара, как с другой стороны двора, пронзительно взвизгнули тормоза и, проламывая орешник, заполонивший собой пространство между домами, выскочили трое или, может быть, четверо молодых людей и, крича, размахивая руками, яростно устремились за ними.

Они не стреляли, хотя оружие у них, конечно, имелось, они просто кричали, приказывая остановиться, это, вероятно, были сотрудники местного отделения госбезопасности, вызванные наблюдателем, вот почему лейтенант явился к нему один, потому что он с этой стороны немного подстраховался, Советник это уже понимал, но он так же понимал, что им с Марией теперь не отбиться, руки у него были заняты, он даже не попытался достать свой пистолет, но одновременно нисколько не удивился, когда вдруг увидел, что между ними и бегущими молодыми людьми, которых было не четверо, а все-таки трое, внезапно, как из-под земли вырос мэр и, стремительно выпростав обе руки из карманов, начал сосредоточенно, будто в тире, стрелять сразу из двух пистолетов. Советник не видел, попал он в кого-нибудь или нет, здесь решала удача и доли секунды, он лишь отметил, как мэр, отпрянув и переломившись по поясу, падает на затоптанную сухую землю, как он ворочается словно гусеница, и кричит: Дайте мне только взглянуть на него!.. – но они уже сидели в машине. Зарычал мотор, лязгнуло выжатое сцепление, Советник сразу же дал полную скорость – дернуло, существенно занесло – на переднем стекле появилась дырочка в окружении мелких трещин, но «жигуль» уже, выкатившись вдоль улицы, свернул за угол, и Советник облегченно вздохнул.

Правда, радоваться здесь было особенно нечему. Советник об этом догадывался. И он догадался еще, что дело тут вовсе не в лейтенанте. Лейтенант – это мелочь, чрезмерное честолюбие. Дело здесь было совсем в другом человеке. Если только можно было назвать его человеком. Он вдруг вспомнил чуткие неестественно выпуклые глаза Гедона, мраморные литые белки его, прошитые веточками артерий. Как он привстает в мягком кресле и, ухватившись когтями за подлокотники, говорит рокочущим низким басом, проникающим как-будто до самого сердца: Я тебе верю… – А глаза его вспыхивают и смотрят, кажется, прямо сюда…