«ЕСЛИ» - ЖУРНАЛ «ЕСЛИ» №7 2007 г.

— Что? — вырвалось у меня.

— Ну как… Плюнуть, конечно. Повесить статьи в интернете — и будь что будет. Знаете, какой у Олега был девиз в жизни?

Я покачал головой.

— Помните адмирала Нельсона: «Делай что должно, и будь что будет»?

— Вы считаете, — сказал я, тщательно подбирая слова, — что тогда… третьего дня… Олег Николаевич сделал то, что должен был сделать?

— В тот раз, — сказала Евгения Ниловна, не глядя в мою сторону, — у него и выбора не было. Счетчик…

— Да?…

— Я не знаю, что именно Олег успел вам рассказать…

— Немного. О счетчике — ничего. Пространно рассуждал о теории простых чисел, о том, как мы выбираем, как принимаем решения, какие числовые ряды и сгущения простых чисел этому соответствуют… Говорил о том, что решениям определенного типа можно поставить в соответствие определенного типа простые числа и что это очень сложная, но интереснейшая задача — найти здесь статистическую зависимость. Но этим он, как я понял, заниматься не собирался. Во-первых, потому что математическая статистика была не его специальностью, он ее не то чтобы плохо знал, но… не нравилось ему это, мне вот не нравилось заниматься — а одно время приходилось — расчетами переноса массы в двойных системах… А во-вторых, даже если бы Олег Николаевич этим занялся, на такое исследование нужно было угрохать многие годы — статистика длиной в жизнь, а жизнь эта…

В голове у меня мелькнула мысль, как далекий огонек, как искорка в ночи, и я замолчал, потому что мысль была вроде и нелепой, но показалась в тот момент очень точной.

— Да? — сказала Евгения Ниловна. — Вы говорили…

— Говорил, — пробормотал я, — и вдруг подумал…

— Я вижу, — спокойно сказала Буданова. — Статистика длиной в жизнь, сказали вы и подумали о жизни, и у вас мелькнула мысль о том, что жизнь имеет предел, а числовые ряды бесконечны.

— Нет… Вы сказали, что выбора у Олега Николаевича не было. То есть он знал, что…

— Вы тоже что-то чувствовали? — голос Евгении Ниловны неожиданно стал напряженным, этот вопрос был для нее почему-то важен, и я сказал, вспоминая:

— Иногда мне казалось, что он… ну, он вел себя, как человек, которому врач сообщил, что у него рак и жить ему осталось год или полгода, не знаю, но какой-то не такой уж большой срок. Я… Мне казалось, что это депрессия или душевный кризис, у таких людей, как Олег Николаевич, это распространенное явление — душевное одиночество, я имею в виду. Гении всегда одиноки, Парицкий был гением, с этим вроде бы никто и не спорил, и потому мне не казалось странным, что он… Сейчас я вдруг понял истинную причину. То есть мне кажется, что эта причина была истинной. Если сложить все элементы мозаики…

— Да? — настойчиво повторила Евгения Ниловна и положила свою сухую руку мне на колено. Легкая ладонь, но мне показалось, что меня придавило прессом.

— Почему он отказался от миллиона? Почему вдруг переехал из города, ушел из института, отказался от дискуссий с коллегами?

— Да?…

— Числовые ряды бесконечны, — сказал я, — а жизнь человеческая имеет предел. Число принимаемых человеком в его жизни решений определяется емкостью генетического счетчика. Щелкает в последний раз, и все — жизнь кончена. Да? Вы это знали, и он это знал. Вы это посчитали для него, и оказалось…

Евгения Ниловна отдернула руку, будто мое колено неожиданно оказалось горячее раскаленной плиты. Сцепила ладони так, что побелели костяшки пальцев.

— Да вы что? — сказала она с изумлением в голосе. — Вы действительно подумали, что я могла…

— Но ведь он знал, что тот день… четверг… был для него последним в жизни?

Буданова молчала.

— Значит, знал, — констатировал я. — А кто, кроме вас, мог ему это сказать?

— Никто. И я не могла. В отличие от Олега, мне далеко до гениальности, знаете ли. Я выяснила, какой ген является счетчиком, да. Мне не нужно было самой заниматься экспериментами, сейчас столько лабораторий ведут аналогичные исследования, публикуется столько подробных материалов… достаточно следить за публикациями и, главное, знать, что ищешь.

— Я и говорю: кроме вас, никто не мог сказать ему…

— И я не могла, — повторила Буданова. — Вы слушаете меня или себя, Петр Романович? Да, я определила ген.

— Конечно! Взяли у Олега Николаевича — и у себя, вероятно, тоже — пробы крови… или что там надо взять, чтобы провести генетический анализ…

— Капли крови достаточно, — сухо констатировала Евгения Ниловна.

— Ну вот, вы сами говорите! — я больше не мог усидеть на этой проклятой пружине, мне показалось, что меня посадили на кол или что я бабочка на игле натуралиста, я встал и принялся, как недавно Буданова, ходить вокруг стола. А она смотрела на меня, и голова ее, будто цветок подсолнуха, поворачивалась за мной, как за солнцем. — Вы сделали анализ и определили полное число решений, которые может принять в своей жизни Олег Николаевич… и вы тоже! Вы определили емкость ваших счетчиков. И значит, приблизительно могли назвать время… день… вряд ли час, но день — наверняка… когда счетчик остановится, и…

— И почему вы решили, что это конец? — с любопытством спросила Евгения Ниловна. — Счетчик остановится, да. Человек больше не сможет принимать осознанных решений, тем более — важных для его жизни. Помилуйте, Петр Романович! Сколько людей живут после этого еще годы и годы! Ничего не решают. Ничего в жизни не выбирают сами. За них выбирают подсознание, рефлекс, привычка… Старики на лавочке…

— Инсульт, — сказал я.

— Что? — нахмурилась Буданова.

— Инсульт, — повторил я. — Счетчик переполняется, и это как-то сказывается на мозговом кровообращении, в организме все связано… Маленький тромб, и конец разумной жизни. Человек может прожить еще годы, как растение…

— Да, — кивнула Евгения Ниловна. — Послушайте, Петр Романович, перестаньте ходить, словно лошадь на корде, простите за сравнение.

Я остановился.

— Извините… Да какая разница! — вспылил я неожиданно для себя. — Это, по-вашему, жизнь? Растение! Лучше уж… Вы определили, что счетчик Олега Николаевича переполнится пятнадцатого февраля…

— Я? — Буданова тоже, похоже, вышла из себя, ударила ладонью по дивану, и пружины издали такой надрывный стон, будто в этот момент действительно оборвалась чья-то жизнь. — Я же вам сказала: нет!

— Но он знал!

Евгения Ниловна встала — тяжело, со стоном, — подошла ко мне почти вплотную и подняла на меня взгляд: изучающий, понимающий, пристальный, не знаю какой еще, что-то было в этом взгляде, чего я не смог бы определить при всем желании.