Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

Слава проследил за полетом этого метеорита, который столкнулся с его курткой и украсил ее кляксообразным овальным медальоном, а чудище тем временем сипло произнесло, изрыгая из пульсирующей воронки огоньки пламени:

- Марина, вода горячая есть?

Марине осталось только сесть, что она и сделала бы, если бы Слава во время не подхватил ее - пол был слишком холодным. Немая сцена продлилась достаточно долго, так как никто из участников не мог склеить более или менее правдоподобный, вписывающийся в рамки реальности, взгляд на происходящее. Что-то замкнуло в треугольнике - Слава держал Марину под мышки, но чувствовал, что у него не хватает сил, что ладони стремительно потеют и сейчас девушка выскользнет, упадет и расплывется такой же мазутообразной амебой. Мысли метались в голове, как солнечные зайчики, то и дело проваливаясь сквозь неплотные стыки отражающих реальность поверхностей куда-то в сумрачные бездны страха и кошмаров. Марина, судя по ее неприятной обмяклости и невероятной для девичьего тела тяжести, находилась, скорее всего, в коматозном состоянии, а чудище закостенело в вопросительной позе (и зачем ему вода?).

Когда наступило озарение, остатками здравого смысла Слава попытался поймать отрезвляющую мысль - мол, лучше бы он так ничего и не понял, но ему не удалось, и он сломался пополам под ужасающим ударом волны превращения трагедии в комедию. Это был тот единственный момент в жизни, по-своему даже счастливый, позволяющий понять, что смерть возможна и от приступа буйного смеха. Больше всего это напоминало неудержимую рвоту, отягощенную запущенным случаем астмы. Мир съежился до размеров озарившей его мысли, а та взорвалась бешенным салютом, расколола голову, уничтожило тело вместе со всей остальной Вселенной, выплеснулась на такой близкий пол и смутно знакомую макушку брызгами слюны, слез и соплей. Его трясло и корежило, легкие молили о вздохе, а ему казалось, что он выплевывает из них кровь, стараясь избавиться от поселившегося во внутренностях щекотливого зверька.

Вращающиеся осколки яви порой попадали в глаза, но он не мог сложить из них нечто связное, последовательное - лишь замысловатые загогулины цвета, обрезки чьих-то рук, еще что-то из плоти, розовой, нежной. Иногда обрывки мира касались кожи, но было ли это приятным или болезненным Славе не удавалось определить. Он скручивался, закукливался вокруг чего-то притягательного, милого, черного и загадочного как "черная дыра", и ее чудовищное притяжение не выпускало из объятий, хотя Слава делал нешуточные попытки прервать приступ сумасшедшего смеха, уловить сквозь слезы нечто связное вокруг себя, содрать с кожи обволакивающий скафандр теплых мурашек.

Все кончилось, когда он умер. Он лежал без движения, забившись в уголок коридора, изредка помаргивая глазами, уткнувшись носом в пол. Так, наверное, должны ощущать собственное бытие покойники - тело вроде здесь, душа еще при них, кругом родные и друзья, а вот привычного набора ощущений уже нет и, что самое удивительное, нет ни искры интереса к тому, что с тобой случилось, не говоря уж о каких-то там жалости, любви, равнодушии, страхе, гневе. Может, только слабый стыд, или неудобство от льющейся на доски слюны.

Все тело болело. Если до этого его злорадно надували, то теперь наступила пора ощутить себя лопнувшим воздушным шариком. "Мариночка, ему плохо, я не хотела, говорила же Жуку - проверь сифон, проверь сифон, ой, мама, не надо, я и сама чуть не умерла, а тут Рая забегает и орет, что его напрочь снесло и мазут во все стороны хлещет, как же тебя теперь отмывать, нет, лоб теплый, это нервное, может быть, валерьянки или этого, как его, ну да все равно у нас его нет, ты лучше ему свой рукав дай понюхать, в котельной надо было срочно котлы отключить, я на мазутку побежала, ты не стой, мама, снимай все, не могу же я через Славу переступить..."

Его имя напомнило ему, что пора и честь знать, а не только упиваться мертвецким спокойствием и равнодушием, хотя ох как хотелось. День начинался очень удачно - он переполнялся эмоциями и развлечениями, такого не подстроишь и не придумаешь, лежа в кровати. Он как всегда оказался прав - реальная жизнь она и есть реальная жизнь. Нужно только небольшое усилие, чтобы сесть, посмотреть красными заплаканными глазами на Марину и пытающуюся содрать с себя мазутофицированный плащ Антонину Гавриловну, крепче сжать губы в бескровную гармошку, дабы они, подлецы и предатели, не сложились в широченную ухмылку, нащупать неверной рукой стену, встать, освобождая место.

Марина и мама смотрели на него с испугом и даже если бы он не удержался и нашел в себе силы расцепить челюсти и протолкнуть через глотку в космический вакуум легких немножко воздуха для небольшого смешка (а он этого хотел, но понимал - за следующим приступом мир действительно может рухнуть), то они сочли бы такую бестактность лишь нервным срывом, истерикой. Весь юмор ситуации до них просто не доходил.

- Марина, - прохрипел наконец он героически, - маме помоги... не стой столбом...

- Ничего, ничего, Слава, - прошептала Антонина Гавриловна, - я потерплю. Тебе валерьянку... Извини...

Так, два глубоких вздоха и расшалившийся мир приходит в обычное, обыденное равновесие. Посмеялись, отдохнули, пора и за собой убирать. Любишь кататься, люби и саночки возить.

- Уголь есть, Марина?

- Есть.

- Я беру на себя титан, а вы тут с одеждой разбирайтесь.

- Да что с ней разбираться, - махнула тетя Тоня рукой. - Ей теперь хорошо титан растапливать.

Пока женщины возились в тесном коридоре, безнадежно пытаясь не запачкать висящую там одежду, стены и пол, Слава набил черное нутро толстого, блестящего с наружи бочонка угольными брикетами с неразборчивой надписью на одной из граней, откусил щипцами похожую на казинаки растопку, испортил целый коробок красноголовых спичек, прежде чем она затлела, задымила, запахла смолой и лесом. Уголь разгорался всегда вяло. Сколько нужно ждать прежде чем из крана польется кипяток Слава не знал, поэтому он подставил ладонь под ледяную струю. Когда по его мнению вода нагрелась, он позвал Марину.

В ней произошла разительная перемена - из школьницы она превратилась в Золушку, которая так никогда и не попала на бал - щеки и лоб украшали отпечатки растопыренной пятерни, голую кожу между лифчиком и трусиками (платье и чулки она очень предусмотрительно сняла) покрывали длинные полосы, как у зебры, обсыпанные чем-то белым волосы стояли дыбом.

- Ты выглядишь чертовски соблазнительно, - заметил Слава (девушка действительно приобрела какой-то очень дикий и беззащитный вид) и шлепнул ее по попе, стоило ей наклониться над ванной.

- Ледяная, - сделала вывод Марина. - Кстати, ты не очень испугаешься, если мама не будет делать макияж? Пудры у нее уже нет, из рук выскользнула, а накладывать румян на черное наверное не стоит?