Станислав Гагарин - Три лица Януса

Иногда ветер стихал, и море медленно убирало свои зеленые щупальца, оставляя на песчаном берегу обломки спасательных плотов и шлюпок, трупы людей с торпедированных судов.

Но кончалось недолгое затишье, снова усиливался норд-вест, и рассерженная Балтика уносила с берега свои страшные подарки.

А облака продолжали без устали путь на юг, чтобы где-нибудь, уже за Кенигсбергом, превратиться в пронзительную метель, выжимающую слезы из глаз.

...Старый Кранц сидел у окна на кухне, посасывал трубочку, поглядывая на суетящихся у плиты невесток, и ждал, когда стемнеет, чтобы отправиться в лес к тайнику и поймать наконец того, кто вот уже третью неделю берет оттуда продукты.

Мысль о создании такого тайника пришла Кранцу еще летом, когда старый егерь окончательно убедился в том, что война проиграна. Теперь он уже не верил этому крикуну ефрейтору, обещавшему когда-то каждому, немцу добрый кусок хлеба с маслом. Не то чтобы старик был антифашистом - политики он всегда сторонился, - но Кранц считал надежным лишь тот кусок хлеба, который сотворен своими руками. А если б его сыновья остались с ним вместе и работали бок о бок, то кусок Кранцева хлеба увенчивал бы приличный слой масла. Такая была у Кранца философия, и ничего ему не надо чужого, лишь бы не отобрали свое. А у него отняли сына, который никогда не вернется, второй сидит в Кенигсберге или в Пиллау - Кранц точно не знает.

Тайник Кранц устроил надежный, запас продуктов не помешает, семья у него большая, а реквизиции уже начались... Попробуй откажи тому же Хютте, ведь он заявит, что для доблестной армии фюрера старается... Но скоро придут русские, а в том, что они придут, Кранц давно уже не сомневается. Русским солдатам тоже надо кушать.

Кранц раздраженно засопел: "Кто бы мог это быть? На зверя не похоже, берет аккуратно. Человек?" Но Кранц знает людей. Человек забрал бы все, по крайней мере столько, сколько можно унести на себе. А здесь трижды замечал Кранц недостачу. но взято было всего понемногу. Сегодня, когда стемнеет, он попробует раскрыть эту тайну.

У плиты вполголоса переругивались женщины. Старик поднялся, глухо буркнул, чтоб перестали ссориться, снял со стены ружье и направился к выходу. Отворив дверь, он вышел на крыльцо и зажмурился. Метель швырнула в лицо старику добрую пригоршню снега и торжествующе завыла за углом дома.

Снег был глубоким, и Кранц с запоздалым сожалением подумал, что зря не взял лыжи. Держа ружье под мышкой, тяжело ступал он по глубокому снегу. Вскоре, облепленный им с ног до головы, старик стал похож на Деда Мороза.

В лесу идти было легче, и Кранц зашагал быстрее.

Километра через полтора он свернул направо и стал спускаться в глубокий, заросший кустарником овраг. На самом дне его, под корнями двухсотлетней липы, окруженной густым молодняком, находился тайник с продуктами. Осторожно раздвигая ветки, Кранц почти ползком добрался до тайника и сразу увидел, что опоздал. Неизвестный уже побывал здесь.

Старик крепко выругался и вдруг заметил след, уже наполовину заметенный снегом.

- Теперь ты не уйдешь, молодчик! - вслух сказал Кранц.

Он вновь замаскировал вход в тайник, потрогал курки своего старенького ружья, выпрямившись, посмотрел кругом, потом склонился, внимательно приглядываясь. Но разобрать нечто определенное было трудно, след значительно деформировался и был почти занесен снегом.

В глубине ельника находилась большая поляна, на краю ее стоял полусарай-полусторожка, сейчас используемая под хранилище старого сена.

Старик увидел цепочку полузанесенных ямок в снегу. Она тянулась вдоль кромки леса, а потом резко сворачивала к потемневшему от времени деревянному строению. Он осторожно подобрался к сараю, лучом электрического фонаря нашарил щеколду, взвел курки и потянул на себя дверь. Скрипнув, она отворилась. В свете фонаря Кранц увидел сено, и только сено. Он постоял в нерешительности, водя фонарем по сторонам. Кранц перехватил ружье, крепко сжал его одной рукой за цевье, протянул вперед, стволом раздвинул сено перед-собой и отступил назад.

Защищая правой рукой глаза от электрического света, перед ним лежал человек без шапки, в рваной шинели и огромных башмаках на деревянной подошве...

Они молча смотрели друг на друга. Старик отвел фонарь немного в сторону. Человек не шелохнулся и не отводил взгляда от светлевшего в темноте лица старика.

Пауза явно затягивалась, и Кранц наконец сказал:

- Кушай, кушай, пожалуйста.

Потом прислонил ружье к косяку двери и присел на корточки рядом с человеком.

- Не бойся, я не наци, - сказал Кранц, и ему вдруг показалось, что перед ним лежит его старший сын, пропавший под Сталинградом.

Кранц встряхнул головой.

- Русский? - спросил он. - Давно здесь лежать?

Кранц говорил на ломаном русском языке.

- Три недели, - сказал человек по-немецки.

- Рука? - Кранц осторожно дотронулся до левой руки человека.

- Уже лучше. Донесешь на меня?

Старик отрицательно качнул головой.

Кранцу трудно было объяснить, почему он так поступил. Все-таки лежащий перед ним человек считался его врагом. Может быть, именно он убил его сына на далекой Волге! А может быть, сын Кранца находится в плену и жует. сейчас кусок хлеба, поданный ему русским крестьянином?! И все-таки очень опасно скрывать русского военнопленного. Но его ведь, этого парня, обязательно расстреляют, если Кранц сообщит о нем наглецу целенлейтеру. Старик до сих пор помнит выстрелы в баронском лесу. А что, если он из тех!.. А сейчас русские у ворот Пруссии. Наверно, правильно сделает Кранц, выручив их соотечественника и передав его им целым и невредимым... А если его самого выдадут гестапо...

Конечно, это весьма произвольный анализ размышлений старого Кранца трудно развернуть весь клубок мыслей, мелькнувших у него в голове. Но старик уже утвердился в своем решении выручить этого русского и, пододвинув сухарь с ветчиной к его руке, спросил:

- Как твое имя?

- Август, - ответил русский. - Август...

Когда раздались первые выстрелы. Август Гайлитис, стоявший во втором ряду военнопленных, почувствовал тупой удар в голову. Он покачнулся и рухнул в яму, вырытую только что собственными руками.

В этот момент вторая пуля эсэсовского автомата пронизала мякоть руки, но оглушенный капитан Гайлитис боли уже не чувствовал.

Еще после первых бункеров, устроенных в самых укромных уголках Восточной Пруссии командой из русских военнопленных, Гайлитис предвидел подобный исход операций: гитлеровцы не оставляют свидетелей.

Двойственность положения мучила Августа Гайлитиса. В команду, отобранную в концлагерях Кенигсберга, он попал совершенно случайно: налетел на прибывшего за людьми штурмфюрера и чем-то привлек его внимание. Начальник не хотел расставаться с искусным мастером, прекрасным механиком. Но спорить с помощником самого оберштурмбанфюрера Хорста, требовавшим именно этого русского, начальник не решился.