Елена Хаецкая - Хальдор из Светлого города

Он не заметил, когда они ушли. Он просто поднял голову и увидел, что остался возле стены один. Он встал. Он знал не хуже других, что здесь нет ни входа, ни выхода, что стена эта глухая. А лестница осталась там, по ту сторону, спрятанная в грязной траве. Они так и не успели до нее добраться. Но ему нужно было что-то делать – немедленно, сию секунду. И он встал и пошел вокруг стены. Продираясь сквозь бурелом, он обошел ее лесом, в отчаянной тайной надежде найти хоть какую-нибудь зацепку. Ему нужно было увидеть своими глазами, что выхода нет. Изорвав одежду и исцарапав руки, он в этом убедился. И только тогда, словно дочитав страницу, он до конца понял смысл того, что с ним произошло.

Одни птицы сменились другими, и по их голосам он догадался, что наступил вечер. Стена стояла незыблемо, поросшая мелкой дрянью, повернувшись спиной к веселому празднику лета. И там, за стеной, был Хальдор.

Когда они смешивали кровь, им казалось, что это просто ритуал, игра для двух мальчишек, которым захотелось скрепить союз, как положено и запугать самих себя. Друзьями после этого они действительно не стали. Хальдор продолжал упорно говорить барону «вы» и безмолвно злился на самого себя за это. Ему намного легче было бы стать барону слугой, а не братом. Он попрежнему был таким, каким его сделала городская окраина, – нервным, злым и самолюбивым. Но пути назад не было. Кровь смешалась. И сейчас это не давало мальчику уйти.

Он покружил немного по поляне. К мукам совести прибавились муки голода и на время заглушили душевные терзания. Он порыскал в траве и нашел нетронутые плантации земляники. Ягоды росли длинные и тощие. Барон ел их, пока его не затошнило, после чего растянулся прямо на земле, подгребая под себя хвою. Мысль о том, чтобы вернуться домой, даже не пришла ему в голову. Он сам не заметил, как уснул, сжимая в кулаке еловую шишку. На загорелом запястье белела полоска – шрам от ножа.

Под утро он замерз и заворочался. В ушах у него звенела медь, как будто кто-то тихонько ударял рукояткой меча в большой гонг. Он мотнул головой, но звон не смолкал. Медь пела и пела красивым женским голосом, настойчиво, с одной и той же интонацией, раз за разом повторяя что-то, пока он не понял, наконец, что это имя. И словно обрадовавшись тому, что он догадался, певучая медь отчетливо произнесла так, чтобы не оставалось никаких сомнений: «Фейдельм…»

И он проснулся. Утро сверкало вокруг, неправдоподобно прекрасное. Солнце только-только поднялось, протискивая сильные и ласковые лучи между деревьями, и мальчик подставил им лицо. Но странный сон не отпускал его. Медное, певучее имя продолжало звучать у него в ушах.

«Фейдельм, Фейдельм…»

Фейдельм, владычица сида Ивовый Прут. Он никогда не видел ее. Но, как и все в Лесу на Северном Берегу, барон знал, что она оградила свои владения тонкой ивовой веткой, перед которой в страхе останавливались злые тролли и недобрые люди, не в силах преодолеть эту хрупкую преграду.

Фейдельм учила лесных детей – поколение за поколением они приходили к ней и навсегда запоминали ее первую и главную заповедь: «Каждый из нас заключает в себе Вселенную, подобно тому, как Вселенная заключает в себе всех нас». И когда она произносила это – каждый год, в день весеннего равноденствия, стоя среди детей на развалинах древнего святилища, хотелось сказать: «Вселенная по имени Фейдельм». Потому что так оно и было.

Она учила их книгам и музыке, оружию и тайнам лесной жизни, но прежде всего – она учила их жить в этом мире и чувствовать те нити, которые незаметно, но накрепко связали все со всем.

«Фейдельм…»

Имя встепенулось в последний раз и медленно ушло, растворяясь в тишине.

Барон встал. Ноги онемели от холода. Ничего, сейчас он пойдет и по дороге согреется. Он был уверен, что Фейдельм ждет его – настолько уверен, словно она пригласила его лично.

На душе у него внезапно посветлело. Фейдельм – мудрость и тепло, она спасет, она вытащит его из этого мрака.

Ободрав с куста неспелые еще орехи, он заглушил противное голодное нытье в животе и торопливо пошел на запад, чувствуя на затылке горячий солнечный луч.

21.

Зеленые холмы, щедро поросшие травой и кустами, перекрывали один другой, и горизонт казался подвижным. Иногда среди холмов синими пятнами мелькали незабудки – там, в низинках, собиралась вода. Над холмами ласково и сильно светило солнце северного лета.

В душе барона почему-то начала расти тревога. Он видел уже впереди цель своего пути – сид Ивовый Прут. И чем ближе он подходил. тем страшнее ему становилось.

Трава до пояса вымочила его росой. В сандалиях хлюпало. Низины одуряюще пахли белыми цветами. Барон собрал все свое мужество и, продираясь через сплетающиеся травы. поднялся на холм.

И остановился, щуря серые глаза.

На разбросанных каменных плитах с полустертыми надписями, на корягах, прямо на траве, с удобствами и без, располагались жители Леса. Он не ожидал увидеть здесь такое количество зрителей. Он ощутил толчок крови – мягкий, но очень настойчивый и сильный, в глазах у него потемнело, в ушах резко зазвенело, словно по струне повели бесконечным смычком.

Так вот оно что! Фейдельм и не собиралась спасать его. Великий Один, разве можно спасти человека от его собственных поступков!

Он заставил себя осмотреться по сторонам. Сам сид был слева – знаменитый прут ивы белел на фоне яркой зелени, словно ниточка. На холмах буйствовала трава середины лета. Единственное дерево – дуб – вцепилось в склон, и треснувшая ветка, мощная, как целое дерево, повисла, спускаясь к земле, на перекрученных канатах древесины. Барон прижался спиной к теплой, еле заметно вздыхающей коре, и на мгновение ему стало легче.

На холме собрались все, кого он знал с детства и о ком только слышал. Здесь были тролли, непривычно серьезные, старательно соблюдающие правила хорошего тона, – Длинная Ветка с одной, зато огромной плоской ногой; Форайрэ, известный своей глупостью, одетый в клетчатую юбку и моргавший всеми тремя глазами; долговязый белобрысый Алунд с красными глазками-щелками, толстяк Тефлон, рыжеволосый и с бородавкой на носу. Рядом примостился старый трухлявый пень, к которому они изредка обращались с вопросами, именуя его «Шамот».

Гномы, успевшие перессориться друг с другом и с целым светом, расположились довольно плотной компанией, но так, чтобы их глаза не видели друг друга. Лоэгайрэ попытался пристроить у себя на голове недавно украденную фуражку с блестящим украшением на лбу, напоминающим краба. Барон заметил Лохмора, тесно прижавшегося боком к ноге смуглого охотника. Оба они стояли несколько в стороне.

Она появилась словно ниоткуда. Тролли расступились, пропуская ее вперед, и в их причудливой толпе возникла невысокая худенькая девушка с прямыми плечами. Ослепительно белое платье падало до самой земли, скрывая ноги, но почему-то сразу становилось ясно, что девушка идет босиком. Руки ее уже покрылись золотистым загаром и были почти одного цвета с берестяными браслетами, застегнутыми выше локтя и украшенными бисером, бахромой и кусочками меха. Две золотисто-рыжих косы были уложены вокруг ушей, как бараньи рога, а третья падала на спину, перевязанная золотой ниткой.