Юрий Яровой - Четвертое состояние

3. Как же быть нам с оформлением репортажа? Текст в окончательном виде я должен сдать не позже 20 января (ты это учти- — с отправкой не затягивай, и авиа — только авиа!), своего фотографа мы, конечно, послать еще успеем, но порядок у нас на этот счет «железный»: пока нет литературного текста — никаких заявок на его оформление. А пока я напишу, да пока вы там прочтете, вернете... Конечно, уже не успеть. Давай так договоримся, пусть Антон соберет все, что есть у него (фото лазерных установок, виды вашей лаборатории, вид аналоговой ЭВМ Шлемова, больных во время приема «красного резонанса» — все, что есть), а ты переправь мне в редакцию. Что-то, может быть, используем даже в оригинале, а остальной материал — художникам на колажи. Договорились?

Вот. Опять уже час ночи. Опять я завтра просплю — это уже достоверно. Время, время, где тебя взять?

Как же нам быть, Милочка? Я без тебя просто не могу. И я хочу знать, что будет завтра, уже сегодня. Сейчас. А тебя нет. Как вспомню, как ты мне в ухо дышала... 38 за плечами, через огонь, воду, (и медные трубы тоже) прошел, все, кажется, испытал, и вот — на тебе ж: все сначала! Да какое там «сначала»! Ничего такого я вообще за собой не помню! Хоть головой о стенку — так хочется тебя увидеть. Одно спасение — работа.

Обнимаю, целую... Что там мои поцелуи на бумаге! Но все ж.

Твой, твой, твой...»

V

«Гена, родной мой, наконец-то! Как я ждала твоего письма — себя порой ненавидела. И не знаю даже — то ли я ждала? Рада за тебя, что ты теперь «лидер». Ты — молодец. Я за эту неделю под видом изыскания нужных мне научных материалов в республиканской библиотеке прочла почти все твои книги. Как ты хорошо пишешь! Я имею в виду книги. Легко, свободно, доступно. А вот статьи в журнале, мне кажется, даются тебе труднее. Такое ощущение, что ты их немного вымучиваешь. Не обижаешься за критику? Мне кажется, что ты все же больше писатель, чем журналист. Книги тебе дают больший простор. Хотя я, конечно, понимаю, вижу: книги у тебя рождаются из материала статей. И вот... Ты на меня не обидишься? Знаешь, иногда мне кажется, что свои письма ко мне ты пишешь... как журналист. Не обижаешься? А ты, я знаю, и не только по твоим книгам знаю, — ты ведь гораздо глубже, серьезнее. Наверное, я и в самом деле от тебя хочу невозможного. Но что поделаешь? Да и сам ты разве не даешь повод к таким мыслям?

Вот (в который уж раз!) перечитала твою странную фразу: «Хочу, чтобы нашу задачу ты решила сама». Задачу наших взаимоотношений? Я понимаю, ты человек остроумный, и Шоу, конечно, прав, — действительно, проблемами семьи и брака тоже занимается Наука. Но не кажется ли тебе, что на этот раз ты немного неловко пошутил? Или фразу «почему бы тебе, моя дорогая проблему наших взаимоотношений не включить в план твоего НИРа...» за тебя, журналиста, напечатала твоя «Эрика» — сама напечатала? Ты, наверно, хотел сказать, что хочешь решить нашу задачу вдвоем? Я не права?

Значит, можно надеяться, что в скором времени ты опять «проложишь маршрут через Алатау»? Пожалуй, ты прав, хоть в этом утешение от твоего нового служебного положения.

Очень хочу тебя, глаза твои увидеть. До слез. Помнишь, как мы проснулись — оба сразу? Вот , тогда я и рассмотрела наконец твои глаза по-настоящему — какие они у тебя красивые! Для женщины вообще, наверное, очень важно заглянуть в глубину глаз своего любимого — что у них там на самом-самом дне? И когда мы проснулись — помнишь? — я заглянула в них, словно в твою душу, и увидела, как ты изумлен и обрадован — просто бесконечно обрадован, что я — рядом с тобой, я поняла все. Я поняла, что ты меня действительно любишь. И знаешь, это такое было счастье — узнать об этом, что я просто растерялась: за что? А потом: как удержать его — мое счастье? Вот с этим противоречивым чувством в душе я и прожила все наши четыре счастливейших в моей жизни дня. Порой мне хотелось сделаться маленькой-маленькой! Такой маленькой; чтобы залезть к тебе в карман — чтобы не расставаться, когда тебя утаскивали от меня осматривать очередную клинику. Такое чувство... потери, понимаешь? И знаю, твердо знаю, что тебя мне вернут часа через два, от силы через три, а все равно — обреченность. Потеряла. И сейчас вот такое же чувство... Глупо, правда? Но ты не сердись на меня. Просто мне очень и очень без, тебя плохо. И я тоже — вся твоя, твоя, твоя! Правда, Целую.

Твоя Мила.

А Степан с Сахалина, кажется, приехал насовсем. Дарья его прячет (от Татьяны, наверное) и взяла с меня торжественную клятву, что я никому не проговорюсь. А я ей возьми и скажи: «А Геннадию? Он же его видел». Ох, как она, бедная, перепугалась — мне даже жалко стало, что я так неловко пошутила. А Дарья подумала и говорит: «А ты с него тоже возьми клятву. Возьми, возьми, Милочка, с него не убудет, а мне спокойнее». Вот какие дела, Геночка...»

VI

«Гена, родной мой, я так счастлива! Сегодня я уже никак не ожидала от тебя письма — просто так, по инерции зашла на почту, а мне протягивают такой толстый конверт!.. Даже заказной. Я все сделаю, как ты просишь.

Я пробежала твое письмо прямо в зале почтамта, сразу же вернулась в лабораторию — Антон был еще там — и все ему передала — о фотографиях. Отдала ему и твой репортаж — чтобы он сам прочел и Татьяне показал.

Что я могу тебе сама сказать о твоем репортаже? Я ведь физик, ко мне ты можешь и не прислушиваться, по все равно кое-что и я знаю. Особенно что касается Татьяны. Это была такая жуткая история — ничего удивительного, что Татьяна о ней тебе даже не заикнулась.

Кстати, а почему ты ее везде в репортаже называешь девичьей фамилией? Да, сначала она была Ингаевой — это верно, но потом-то взяла Антонову фамилию. И знают ее у нас в Алатау как Колющенко, а не Ингаеву. Не хочешь в репортаже ставить рядом две одинаковых фамилии? Мужа и жены? Но ведь это же всем известно!.. И что в этом крамольного? Не понимаю. Но это, в конце концов, дело твое. А вот что касается фактической стороны дела — тут тебе надо кое-что поправить.

Ты спрашиваешь, как Татьяна ставила опыты на себе. Я думаю, тебе эту мысль в репортаже надо вообще как-то изложить иначе. Дело в том, что никаких опытов на себе никто из нас не ставил — ни мы, биофизики, ни врачи, которые первыми решились применить идеи Антона в своей практике. Да, это, по существу, и невозможно — проверить на себе действие красного света или луча лазера, если ты здоров. Ты ведь сам, помню, мне рассказывал — вернувшись из больницы «Акпан»: Шлемов нашел у тебя на ладони точки биоинформации, ты пришел с нарисованными точками в кабинет... Помнишь? И ты ведь ничего не ощутил — даже тепла не ощутил, когда к твоей ладони прикрепили световод и дали по нему луч лазера. Помнишь? Ты мне еще говорил, что тебя удивило, что такой легкий, как ты сказал, красный луч просветил твою ладонь почти насквозь. Но никаких последствий, верно?