Рэй Брэдбери - Зеленые тени, Белый Кит

Джон посмотрел вниз на фигурки попрошаек, выступающих из тени, и пригубил свой бренди.

— Раньше я думал, что он участвовал в восстании и что членов ИРА осталось совсем немного. Но нет. А может, он хотел сказать, что мир богатеет и нищих становится все меньше. Но это тоже не то. Или он хотел сказать, что все меньше «человечных» людей, способных смотреть, замечать и понимать, каково тем, кто просит, и тем, кто отзывается на просьбу. Всем некогда, все суетятся, нет времени посмотреть друг другу в глаза. Но думаю, все это ерунда, шелуха, чепуха и сантименты.

Джон отвернулся от окна, подошел, взял новую твидовую кепку с каминной полки и сказал:

— Ты видел сегодняшнюю газету?

— Нет.

Джон достал из кармана скомканный клочок.

— Просто заметка из «подвала» на пятой странице «Айриш таймc». Видно, у нищего с моста О'Коннела сдали нервы. Он выбросил свою гармошку в реку Лиффи и прыгнул вслед за ней.

«Значит, вчера он вернулся! — подумал я. — А я его не увидел!»

— Бедняга, — усмехнулся Джон, выдохнув из себя воздух. — Какая нелепая, жуткая смерть. И эта дурацкая гармошка-концертино. Терпеть их не могу. А ты? Летит со свистом вниз, как околевающая кошка, а за ней — человек. Я смеюсь, и мне стыдно. Да. Тело не нашли. Пока ищут.

— Боже мой! — вскричал я и вскочил с места. — Черт побери!

Джон пристально посмотрел на меня:

— Ты бы ничего не мог поделать.

— Мог бы! Я ни разу не дал ему ни гроша, ни единого! Я болтался по городу, разбазаривая монетки. А ему — ни одной! Черт!

Я тоже стоял теперь у окна, смотрел на падающий снег.

— Я думал, обнаженная голова — хитрость, чтобы вызвать к себе жалость! Черт, через какое-то время внушаешь себе, что вокруг одни мошенники! Я проходил мимо зимними вечерами под проливным дождем, а он пел, и меня пронимала такая дрожь, что я возненавидел его со всеми потрохами. Интересно, сколько еще человек испытывали то же самое? И в его кружку не попадало ничего. Я думал, он одного поля ягода с остальными. А может, он был настоящий бедняк, недавно обнищавший, и только в эту зиму начал просить подаяние, а прежде не попрошайничал. Заложил одежду, чтобы прокормиться, и остался на улице под дождем без шапки.

Снег повалил гуще, стирая столбы и статуи, что стояли в тенях, отброшенных фонарями.

— Как отличить одного от другого? — спросил я. — Как узнать, кто порядочный, а кто — плут?

— В том-то и дело, — сказал тихо Джон, — что они никак не отличаются. Одни занимаются этим дольше других и так поднаторели, что забыли, с чего все много лет назад начиналось. В субботу была еда. В воскресенье не было. В понедельник они брали в долг. Во вторник занимали первую спичку. В четверг — сигарету. А через несколько пятниц, Бог знает как, оказывались перед дверями отеля «Роял Гиберниан». Они не смогут объяснить, как это произошло или почему. Одно верно: они хватаются пальцами за край утеса. Может, этому несчастному с моста О'Коннела отдавили руки и он сдался? Что это доказывает? Трудно прижимать их взглядом к земле или отводить глаза. В большинстве случаев мне это удается. Но нельзя же вечно убегать и прятаться. Можно только подавать всем без разбору. Если начнешь отдавать кому-то предпочтение, другие обидятся. Теперь мне стыдно, что я не дал слепому певцу шиллинг. Ладно. Ладно. Будем себя тешить тем, что деньги ни при чем, а причины в семье или в его прошлом. Как знать. В газете нет имени.

Снег тихо падал перед нашими глазами. Внизу поджидали темные фигуры людей. Трудно сказать, делал ли снег овец из волков или овец из овец, мягко укутывая их плечи, спины, шали и шапки.

Джон пожелал мне спокойной ночи и ушел.

Пятью минутами позже я спускался в заколдованном ночном лифте с новой твидовой кепкой в руке.

В рубашке с короткими рукавами, без пальто, я шагнул в объятия зимней ночи.

Я отдал кепку первому, кто подошел. Не знаю, пришлась ли она ему впору. Моментально были розданы все деньги из моих карманов.

Потом, оставленный в одиночестве, продрогший, я посмотрел вверх. Я мерз, глядел, моргая, вверх, сквозь завесу, пелену ниспадающего в тишине слепящего снега. Я видел высокие окна отеля, огни, тени.

«Как там у них? — думал я. — Горят ли у них камины? Тепло ли у них от горячего дыхания? Кто эти люди? Пьют ли они? Счастливы ли? Они хотя бы знают, что я здесь?»

Глава 14

— Ну как, еще не разгадал загадку ирландской души? — спросил Финн.

— Ирландцы — это кроссворд без номеров, — ответил я.

— Да, мы такие, — не без гордости сказал Финн.

До открытия оставался час, и Финн впустил меня через черный ход, чтобы я мог если не разрешить тайну Кита и его владений, то хотя бы спокойно добывать ворвань.

— Никто из нас не знает, что он представляет собой, и знать не хочет, — добавил Финн, протирая стойку бара, будто слова его преходящи и сей же час должны быть стерты. — Мы — загадка, заключенная в коробку, помещенную в лабиринт без двери и без ключа. Мы — похлебка, насыщенная ароматами, но лишенная питательности.

— Я бы так не сказал, Финн.

— Ну хорошо, беру свои слова обратно. Если ты не решил ирландскую головоломку, то просветил ли рентгеном хотя бы Кита и обнаружил ли кости?

— В первом приближении.

Я подчеркнул в своем тексте некоторые слова.

— «Он был весь белый, белый, как льдины на рассвете, белый, как кошмарный сон, который не кончается. Иллюминация, уплывшая в море. Ужас в глазах, который не померкнет». Какие из этих, Финн?

— Давай их все, — сказал Финн. — Они помогут потянуть время.

— Финн, в сценариях не полагается тянуть время.

— Это я так выражаюсь. Но признайся, в большинстве фильмов тянут время и ничего больше.

— Э, да ты кинокритик, Финн!

— Нет, просто я из тех, кто, обнаружив несоленую воздушную кукурузу, понимает, что вечерок пошел насмарку. Когда закончишь этот чертов сценарий, уедешь ли ты за день до этого или через неделю? Я хочу сказать, если ты не разобрался в Ирландии, станешь ли ты ломать себе голову и читать между строк?

— Не знаю, на что решиться, Финн.

— Ладно, не разрывайся на куски. Лежи себе спокойненько в канаве, как говорят свинопасы.

— Подожди, запишу!

— Лежи себе спокойненько, — продиктовал довольный Финн, облокотившись на стойку, — в канаве.

Глава 15

Телефон зазвонил в третьем часу ночи.

Жена, подумал я, потом передумал.

Нора, подумал я. Только она в целом свете, во всей моей жизни способна звонить и звонить в три ночи, в самый несусветный час.