Роджер Желязны - Остров мёртвых

В мeртвенно-белом свете блуждающего огонька Данго выглядел ужасно. С виду он напоминал мухомор, на котором горели глаза дикой кошки. Все зубы у него были выбиты, а на щеке гноилась глубокая рана. Затылок его сросся с деревом, плечи плавно переходили в ствол, а руки ему заменяли две большие ветви.

— Кто это сделал? — спросил я.

— Этот вонючий зелeный подонок, пейанец… — ответил он. — Я ничего не понимаю. Была авария, потом я вдруг оказался на этой планете…

— Я доберусь до него, — пообещал я. — Сейчас я как раз ищу его, а когда найду — убью, как бешеную собаку. Потом вытащу тебя…

— Нет! Не уходи!

— Иначе нельзя, Данго.

— Ты не понимаешь, как я страдаю, — сказал он. — Я не могу ждать… Пожалуйста.

— Всего лишь несколько дней, Данго.

— …А может он расправится с тобой. Тогда я останусь здесь навсегда. Боже, как больно! Фрэнк, мне очень жаль, что я пытался обмануть тебя тогда. Поверь мне… Пожалуйста!

Я посмотрел вниз, на землю, затем вверх — на огонeк, и поднял пистолет, но затем медленно опустил его.

— Я не могу снова убить тебя, — сказал я.

Он закусил губу и струйка крови побежала у него по подбородку, а глаза наполнились слезами. Мне было тяжело видеть его мучения.

Я отступил в сторону и принялся что-то бормотать по-пейански. И только тогда я вдруг почувствовал, что где-то совсем неподалeку есть энерговвод. Я внезапно ощутил прилив сил и стал расти, становиться всe выше и выше, а сам Фрэнсис Сандау, как личность, становился всe меньше и меньше. Стоило мне лишь повести плечом, как раздавались раскаты грома. Я поднял левую руку, и они переросли в непрерывный гул. Потом я резко опустил руку, и последовавшая вспышка молнии ослепила меня, а волосы на голове встали дыбом.

…Я снова был один, вокруг пахло дымом и озоном. Я стоял подле обугленных останков того, кто был некогда Данго-Ножом. Даже блуждающий огонeк куда-то исчез. Дождь хлынул, как из ведра, смыв все запахи. Я побрeл в том направлении, откуда пришeл. В ботинках хлюпала вода, одежда промокла насквозь. Как и где я уснул — не помню.

Наверное, именно сон помогает человеку сохранить рассудок. Периоды сна служат скобками, в которые заключeн каждый прожитый день. Если вы сморозили какую-нибудь глупость или причинили кому-то боль, то вы начинаете злиться, когда вам напоминают об этом, но это — сегодня. А если вас спросят о чeм-то, что произошло вчера, то вы лишь кивнeте или усмехнeтесь, только и всего. Вы уже перенеслись через небытие или сновидение на другой островок в океане Времени. Много ли образов можно вызвать из памяти? Сначала кажется, что много. На самом деле — всe это лишь малая толика того, что хранится где-то в глубинах памяти. И чем дольше вы напрягаете свой мозг, тем больше подробностей всплывает на поверхность. Поэтому, стоит мне поспать, и меня освобождает от тех воспоминаний, что причиняют мне боль. Может показаться, что это проявление чeрствости. Нет, это вовсе не означает, что я живу, не испытывая боли, не жалея ни о чeм. Просто за долгие века у меня выработался условный рефлекс: после всякого эмоционального потрясения я засыпаю и просыпаюсь с головой забитой мыслями о происшедшем вчера. Но, спустя некоторое время, память, как стервятник, постепенно сужает круги и, наконец, камнем падает на источник боли, раздирает его в клочья и пожирает, а прошлое безмолвным свидетелем стоит рядом. Мне кажется, это называется «взгляд со стороны». Много людей умерло у меня на глазах. Их смерть принимала самые разные обличья. Равнодушным я никогда не оставался. Но сон даeт памяти возможность вновь завести пружину, и на следующий день моя голова снова принадлежит мне. Потому что кроме смерти есть ещe жизнь, в которой соседствуют любовь и ненависть, радость и печаль, война и мир…

Я нашeл однажды утром, высоко в горах, девушку. Губы еe уже посинели, а пальцы стали холодными, как лeд. На ней было лишь полосатое трико, и она лежала, свернувшись калачиком под крохотным кустиком. Я завернул еe в свою куртку и оставил сумку с инструментами и образцами минералов на той скале, так потом и не вернувшись за ними. Девушка бредила, и мне показалось, что она несколько раз произнесла имя «Ноэль», пока я нeс еe к машине. На еe теле были следы нескольких серьeзных ушибов, а также множество мелких порезов и ссадин. Я отвeз еe в госпиталь, где о ней позаботились. На следующее утро я пришeл навестить еe и узнал, что она отказалась назвать себя. Кроме того, у неe не оказалось денег, чтобы оплатить счeт за медицинскую помощь. Я сделал это за неe и заодно поинтересовался, что она собирается делать дальше. Она сказала, что не знает. Я предложил ей пока пожить в снимаемом мной коттедже, и девушка согласилась. Всю первую неделю мне казалось, будто в доме поселилось приведение. Девушка всe время молчала, не отвечая на мои вопросы. Она готовила и убиралась в доме, а всe остальное время проводила, запершись в своей комнате. Но вот неделю спустя она услышала, как я играю на старой мандолине — я впервые взял в руки инструмент за последние несколько месяцев — и вышла из своей комнаты, села напротив меня и стала слушать. И я играл намного дольше, чем рассчитывал, так как впервые за всe это время девушка хоть как-то отреагировала на то, что происходило вокруг неe. Когда я, наконец, отложил мандолину в сторону, она спросила, нельзя ли ей поиграть. Я кивнул, и девушка подошла ко мне, взяла инструмент и заиграла. Играла она довольно средне, как, впрочем, и я. Я послушал, потом принeс ей чашечку кофе и пожелал «доброй ночи». И всe. Однако на следующий день это был уже совершенно другой человек. Она слегка подстригла свои тeмные волосы и сделала причeску. Припухлость под еe глазами также почти исчезла. За завтраком мы с ней болтали обо всeм понемножку: о погоде, о последних новостях, о моей коллекции минералов, о музыке, о предметах антиквариата и даже об экзотических рыбках. Обо всeм, кроме неe самой. После этого мы повсюду стали ходить вместе: в рестораны, в театры, на пляж, но только не в горы. Так прошло почти четыре месяца, и в один прекрасный день я вдруг понял, что влюбился в неe. Конечно, я ей ничего не сказал, но она наверняка догадалась обо всeм сама. Хотя, чeрт побери, я ведь не знал о ней ровным счeтом ничего и чувствовал себя неловко. Может, у неe где-то были муж и шестеро детей. Однажды она попросила меня сводить еe на танцы. Мы пошли и танцевали на террасе под звeздами до четырeх утра, пока заведение не закрылось. Когда около полудня я проснулся, еe уже не было. На кухонном столе лежала записка: «Спасибо за всe. Пожалуйста, не ищите меня. Я должна вернуться. Я люблю вас». Подписи, разумеется, не было. Вот и всe, что мне известно об этой девушке, имени которой я так и не узнал.