Костры миров - Геннадий Мартович Прашкевич
– Звоните.
Я бросил монету в автомат.
Длинные гудки… Долгие гудки…
Зачем вообще носят парики? Почему парики носят даже летом? – размышлял я. Почему в швейцары, как правило, идут бывшие военные? У них что, пенсия маленькая?
В трубке щелкнуло. Незнакомый мужской голос произнес:
– Слушаю.
– Андрея Михайловича, пожалуйста.
– Кто его спрашивает?
– Хвощинский.
– Изложите суть дела.
Я удивился:
– Какую суть? Личное дело.
– Позвоните по телефону ноль шесть, ноль шесть… – Две первые цифры подразумевались. – Вам ответит доктор Юренев.
– Зачем мне Юренев? Мне нужен Козмин. Мне нужен Андрей Михайлович.
Но трубку уже положили.
Я удивленно присвистнул.
Рыжая администраторша смотрела на меня из-за стойки со странным, даже с каким-то подозрительным интересом. Их тут всех, наверное, окончательно засекретили, подумал я. Швейцар в дверях шумно зевал, ожидая, когда я проследую мимо, чтобы высказать мне свои, накопившиеся в нем соображения.
Я набрал номер Ии. Не хотел ей звонить, не собирался, но набрал. И даже обрадовался, когда ответила не она, а все тот же незнакомый мужской голос:
– Слушаю.
– Ию Теличкину, пожалуйста.
– Кто ее спрашивает?
– Хвощинский.
– Изложите суть дела.
Я еще больше удивился:
– Что за черт? Всего лишь личное дело.
– Позвоните по телефону ноль шесть, ноль шесть. Вам ответит доктор Юренев.
– Мне не нужен доктор Юренев!
Но трубку уже положили.
Я тоже повесил трубку, не Юреневу же, в самом деле, звонить, и задумался. Решил, пойду к ребятам в газету, разыщу кого-нибудь из знакомых, устроят. Не хотел я звонить Юреневу.
– Господин Хвощинский!
Я обернулся.
Рыжая администраторша улыбалась из-за стойки очень сладко, очень загадочно. Она даже привстала из-за стойки, что явно сбило с толку толстомордого швейцара. Он даже перестал зевать, пытаясь сообразить: что, собственно, происходит?
– Что же вы так, господин Хвощинский? – Администраторша, несомненно, слышала каждое слово, сказанное мною в трубку. – Мы вас ждем, мы вас давно ждем, номер на вас заказан.
– Заказан? – удивился я.
Она глянула в лежащие перед нею бумаги:
– Уже месяц как заказан. Так и стоит пустой… – Администраторша так и ела меня голубыми пронзительными глазами, пытаясь понять тайну моего пустующего номера. – Вы сейчас, наверное, прямо из-за кордона?
– Нет, – ответил я, прикидывая, могла ли она ошибиться и чего мне может стоить ее ошибка. – Я сейчас не из-за кордона.
– Да это не важно, – махнула рукой администраторша. – Юрий Сергеевич так и распорядился: держать номер для Хвощинского. Когда, дескать, явится, тогда и явится. Я говорю: как же так, Юрий Сергеевич? Почему пустовать номеру? А Юрий Сергеевич: и пусть пустует! А вас нет и нет. Только сейчас нечаянно и услышала, что вы Хвощинский! Дмитрий Иванович, да? Писатель?
Я кивнул.
– А вещи? – спросила администраторша.
– На крылечке, – пояснил я. – Всего-то сумка спортивная. С сумкой меня швейцар вообще бы не пропустил.
– Да ладно, ладно, Дмитрий Иванович, – взмахнула администраторша сразу обеими руками. – Я ведь все слышала. Теличкина, Козмин… Я сразу все поняла. Мне Юрий Сергеевич настрого приказал: Хвощинский появится – сразу в номер. А если там кофе или еще что – сразу к дежурной по этажу. Вы же у нас проходите в гостинице как иностранец. – И закричала строго швейцару: – Никитыч! Чего стоишь? Вещи в номер Хвощинского!
Фокусы Юренева, подумал я. Провидец.
Но сейчас, сидя на диване, чуть освеженный ледяной водой, но все еще разбитый, я чувствовал лишь злое недоумение: какого черта Юренев ломится ко мне в номер среди ночи? Я сознавал, что из моего смертельного сна меня выдернул именно шум, поднятый Юреневым, но все равно… Все же третий час ночи…
Испуганные приглушенные женские голоса, рык Юренева:
– Где ключи?
Сердце медленно успокаивалось, боль уходила.
– Ключи, вашу мать! Будут ключи когда-нибудь?
– Таньку сейчас найдут, Таньку! – оправдывались, суетились за дверью приглушенные женские голоса. – У Таньки ключи. Сейчас ее найдут, Таньку.
– Дверь вышибу!
– Юрий Сергеевич, – суетились, оправдывались испуганные женские голоса. – Иностранцы здесь. Всех побудите.
Нашли чем пугать, усмехнулся я, дотягиваясь до сигарет. Спичек, впрочем, не оказалось. Я случайно нашел спичку на подоконнике и чиркнул о пустую коробку. Какого черта нужно от меня Юреневу?
– А вот и Танька! – радостно заголосили под дверью. – Чего ж ты спишь, Танька? Тут вот Юрий Сергеевич!
Я хмыкнул, не желая участвовать в развитии событий. А развитие событий не замедлило.
Послышались царапанье, легкий скрежет. Дверь распахнулась.
«Два ангела напрасных за спиной…» За широкой спиной Юренева пугливо прятались не два, а целых три ангела, точнее, ангелицы, все раскрасневшиеся и встрепанные; самой встрепанной выглядела ангелица Танька – она, по-моему, и сейчас спала.
Зато Юренев был в самой форме.
Да, он был в той самой форме, когда уже совершенно не важно, рассыпаются ли картинно седые кудри по вискам и по лбу, или ты просто небрежно прижал их к потной голове огромной ладонью. Джинсы, закатанные до колен, сандалии на босу ногу, вызывающая футболка под расстегнутым, изжеванным пиджаком с оттянутыми карманами и дивный рисунок на футболке, поддетой под пиджак: бескрайняя степь, а на ее фоне фаллической формы камень: «Оля была здесь».
Нормальная современная футболка.
Плечистый, огромный, моргающий изумленно Юренев, выпятив вперед брюхо, двумя руками оттолкнул дежурных ангелиц в коридор, гулко захлопнул дверь и прошел мимо меня, распространяя запах хороших сигарет, коньяка, кофе. Он трубно и изумленно рычал:
– Счастливчик, Хвощинский! Спишь и спишь! В следующий раз дверь сломаю, трубу иерихонскую притащу!
Его ничуть не смущало мое молчание. Он попросту не замечал моего молчания. Он добился своего, он видел меня, он ворвался в мой номер – это наполняло его гордостью и восторгом.
– Смотри! – трубил он, изумленно помаргивая. – Смотри на меня, Хвощинский! Я вот он, пришел! Узнаёшь? Радуешься?
Я невольно усмехнулся.
Юренев всегда ставил меня в тупик.
Начинал Юренев у Козмина в лаборатории исследований новых методов получения информации.
«Разве известных методов мало?» – спрашивал я.
«Для тебя, может, и достаточно, ты писатель. – Юренев никогда не скрывал того, что думал. – Только тебе не объяснить. Ты не поймешь. Я тебе начерчу символ, а ты скажешь: греческая закорючка. Не требуй лишнего. Оставайся собой. Твое дело – поверхностные явления. Описывай природу, описывай своих землепроходцев, там есть о чем врать. Ну, скажи, скажи, волнует тебя то, что состояние Вселенной на нынешнюю эпоху несколько противоречит второму началу термодинамики?»
«А оно противоречит?»
Мое невежество всегда восхищало Юренева, он пузыри пускал от восторга.
