Всё, что необходимо для смерти - Анастасия Орлова
— Только посмотрите, кто у нас здесь! — послышался знакомый женский голос.
Винтерсблад поднял глаза:
— Майя?
— Давненько не виделись, полковник! — шутливым тоном произнесла красивая, улыбчивая женщина. — Что вдруг такой кислый? Я даже не сразу узнала!
В её шоколадных глазах плясали золотые искры, по изящным плечам вились тёмные благоухающие кудри, а тонкую талию поверх шёлкового платья стягивал корсет. Его шнуровка располагалась спереди — признак представительниц определённой профессии, чья работа в Траолии была легальна и даже поощряема.
— Что-то ты далеко забралась от дома мадам Бониты, Майя! — в тон ей ответил Винтерсблад.
— Что мне теперь до мадам, милый! Я уже два месяца, как откупилась, теперь сама за себя!
— О, разбогатела?
— С твоими чаевыми, милый! — женщина кокетливо улыбнулась, сделала шаг ближе, погладила полковника по уголку воротника.
Винтерсблада коснулся её тонкий тёплый аромат.
— Я сегодня свободна. Пойдём со мной? Живу на соседней улице. Никакой мадам. Можно забыть о времени, — она понизила голос до вкрадчивого шёпота, — и даже о деньгах. Теперь я могу позволить себе всё, что захочу!
Мужчина смотрел на Майю, которую знал много лет, и видел уже не соблазнительность её форм, нежность кожи, лучезарную улыбку и милые ямочки на щеках. Сейчас он видел, как старательно уложены её волосы, чтобы казаться слегка растрёпанными, манящими. Как нарочито кружевная шаль сползает с белого плечика, а будто случайно расстегнувшаяся пуговка платья над корсетом открывает чуть больше, чем принято. Он видел пудру, скрывавшую её усталость и первые морщинки в уголках глаз; помаду цвета спелой вишни, маскирующую бледность зацелованных губ; неестественно пышные ресницы, за которыми она пряталась целиком. И невозможно было угадать, что заставляет её искать убежища, что страшит больше: окружающий мир или мир внутренний.
Невнятная тоска подступила к самому горлу. Майя ничем не могла ему помочь. У неё был лишь набор масок. Набор масок и превосходные умения, за которые платят. Впрочем, как и у него. Но сегодняшнее одиночество было нестерпимо, и в Майе он нашёл утешение. Ту, кто утешит тело, не коснувшись души, не причинив ей боль.
Все маски останутся на своих местах. Каждый будет и дальше верить, во что пожелает.
***
Всю ночь я пролежала, не сомкнув глаз. Не сказать, чтоб я о чём-то думала. Я просто лежала в одежде поверх покрывала и смотрела сквозь узкий зазор меж двух портьер на небо. Сначала оно было высокое, тёмно-синее, почти чёрное, усыпанное звёздами. В Сотлистоне такого не увидишь — помешает заводской дым. Детхар стоит на побережье, море целует его ступни, море — и над его головой.
Звёзды погасли, небо начало светлеть, а потом горизонт вспыхнул оранжевым огнём. Рассветный пожар разлился по всему небу и иссяк, стал нежно-розовым, прозрачным. Вот-вот наступит новый день. Но стоило солнцу принять вахту, наползли низкие серые тучи, и вскоре всё затянула преддождевая хмарь.
Я ни о чём не думала. Было стыдно, что мне абсолютно не жаль Сандерса. Было больно от режущих сердце чувств. Было страшно от открывшейся правды. Не мне, кому-то другому, далёкому, пытавшемуся докричаться до меня сквозь толщу тумана, словно через пуховую подушку. Мне же было всё равно. Я очень устала. Опустошена, как после сильных потрясений и долгих слёз, таких, какими мы умеем плакать лишь в детстве, когда кажется, что выплакал из себя не только всю воду, но и всю душу.
Я ни о чём не думаю. Лежу и смотрю в прореху меж штор на небо, затянутое равнодушной, беспросветной серостью. Когда темнеет, жду грозы или хотя бы ливня, но на стекле вместо капель появляются отблески уличных фонарей, подкрашивая сумрак тёплым золотом, и я понимаю, что это просто вечер. Уже вечер.
Заставляю себя встать с постели. Голова кружится. Болит и сердце, и желудок. Это голод, всего лишь голод. Просто надо поужинать.
Тащусь в ближайший кабак, официант настойчиво трясёт у меня перед носом листком с меню, но у меня нет ни сил, ни желания разбирать эти мелкие закорючки, убранные в тесные строки. Заказываю блюдо дня, лишь бы он отвязался. Ставлю локти на стол, роняю на сплетённые пальцы лоб. Мысленно получаю затрещину от школьной воспитательницы: «Ну-ка, руки со стола!». И чего я вдруг про неё вспомнила?
В заведении людно. Передо мной в центре какая-то компания, один голос что-то рассказывает, другие хохочут — дружно и заискивающе. Голос отвратительный, визгливый на верхних нотах, знакомый… Сандерс! Из-за сцепленных перед глазами рук я его, к счастью, не вижу. Но догадываюсь, что он фиолетов избитым лицом, сидит в кружке своей свиты, рассказывает сандерсятам об очередном несуществующем подвиге.
Меня мутит. Это от голода.
Краем глаза ловлю какой-то отблеск слева от меня, у самой стены, в тёмном углу кабака. Перевожу взгляд. Сидящего за столом не видно, свет от ламп выхватывает лишь стакан с виски и держащие его разбитые пальцы. На одном из них — массивный наградной перстень. Я такой уже видела. Вчера! Подскакиваю со своего места и сломя голову бегу прочь… Нет, на самом деле я продолжаю сидеть — колени ватные настолько, что ноги будто не мои. Будто всё это происходит не со мной, а просто чей-то сумасшедший сон.
Рука с перстнем ставит опустевший стакан на стол, из темноты появляется Винтерсблад, направляется к выходу, словно не видя ни меня, ни Свирепого Суслика со свитой.
Компания в центре резко смолкает. Видимо, они заметили его только сейчас. Спустя мгновение слышу шум отодвигаемых стульев, чуть раздвигаю пальцы, чтобы увидеть, что там происходит. Сандерсята во главе со своим вождём спешно покидают кабак, оставив недоеденный ужин и недопитое пиво. Это не к добру. Пока я раздумываю, стоит ли пойти следом, ноги сами выносят меня за дверь.
Подворотни Детхара столь же темны, сколь наряден его фасад. Я сворачиваю в первый попавшийся закоулок, обхожу его по периметру. Пусто. Иду в следующий. Начинает накрапывать мелкий дождь. Уличная музыка скрывает
