Филип Дик - Свободное радио Альбемута.

Во мне зрела уверенность, что со мной вступили в телепатический контакт из какой–то удаленной точки, что выставку экспонатов большого музея показывает бешено вращающаяся телекамера. Говорят, в ленинградском музее собрана богатая коллекция французских абстракционистов; наверное, советские телевизионщики закольцевали снимки картин и в режиме ускоренного воспроизведения посылают их через шесть тысяч миль прямо ко мне.

Впрочем, я не мог принять такую абсурдную идею. Скорее Советы проводят некий телепатический эксперимент, используя экспонаты музея современного абстракционизма просто как материал для передачи некоему подопытному субъекту, а я по неизвестной причине «подслушал» — уж и не знаю, как подобрать более точное слово. Передача предназначалась не мне, я лишь совершенно случайно увидел экспозицию современной графики из ленинградского музея.

Всю ночь я наслаждался великолепным советским шоу; когда взошло солнце, я по–прежнему лежал на спине, без страха или беспокойства, свежий и полный сил после восьмичасового купания в ослепительных красках. Встала Рэйчел и с ворчанием пошла кормить Джонни. Все вроде бы было в порядке; но стоило закрыть глаза, как я видел совершенно четкое изображение того, на что я недавно смотрел: спальня, затем гостиная с книжными полками и пластинками, лампой, телевизором и мебелью; даже Пинки, окрашенный с точностью до наоборот, дремал, как обычно, на кушетке рядом с вывернутым наизнанку по цветовым тонам журналом «Нью–Йоркер».

Похоже, у меня открылось какое–то новое зрение; я бы даже сказал, новое видение. Словно до сих пор я был слеп.

Обычно я звал жену и подробно рассказывал ей свои ночные переживания. Однако сейчас я так не сделал. Они были слишком… странными. Откуда велась эта телепатическая передача? Следовало ли мне как–то на нее отреагировать — к примеру, написать в Ленинград?

После серьезных размышлений я пришел к выводу, что витамин С воздействовал на метаболизм моего головного мозга. В конце концов это кислота, а умственные процессы — связи между нейронами — в кислотной среде активизируются. Не исключено, что яркая разноцветная графика, возникшая у меня перед глазами, есть следствие синхронного срабатывания нейронов по ранее неиспользовавшимся маршрутам. Тогда Ленинград тут совершенно ни при чем; причина и следствие всех явлений — мой головной мозг.

Внезапно я понял — ГАМК![36] То, что я видел — следствие резкого падения уровня ГАМК. Значит, новая цепочка срабатывания нейронов действительно существует!.. Хорошо, что я не успел написать в Ленинград.

В тот день на работу я не пошел, остался дома. Около полудня принесли почту. Нетвердо держась на ногах, я вышел за ней наружу к ряду металлических почтовых ящиков и вернулся в гостиную. А когда разложил корреспонденцию и рекламные листки на кофейном столике, меня озарило совершенно достоверное чувство, и я сказал Рэйчел:

— Послезавтра из Нью–Йорка придет письмо, в высшей степени опасное. Я хочу быть на месте, когда оно придет, чтобы оно не лежало ни одной лишней минуты.

Необычная уверенность меня буквально переполняла.

— Письмо от кого? — спросила Рэйчел.

— Не знаю.

— А ты… его определишь?

— Безусловно.

Назавтра вообще не было никакой почты. Зато следующим днем пришло сразу семь писем, большей частью от молодых начинающих исполнителей. Мельком взглянув на конверты и даже не открыв их, я повернулся к последнему письму — без обратного адреса.

— Вот оно, — сказал я Рэйчел.

— Ты его не откроешь?

— Нет. — Я пытался сообразить, что мне следует с ними сделать.

— Тогда его открою я, — заявила Рэйчел. И открыла. — Обычная реклама, — добавила она, кладя листок из конверта на кофейный столик; инстинктивно, сам не зная почему, я отвернул голову, чтобы на него не смотреть. — Заказ обуви по почте, с особыми подметками, чтобы…

— Это не реклама, — оборвал ее я. — Переверни.

Рэйчел перевернула листок.

— Тут кто–то написал имя и адрес. Женщина. Ее зовут…

— Вслух не читай! — воскликнул я. — Я не хочу знать ее имя — оно загрузится в мой банк памяти.

— Она, наверное, дистрибьютор, — рассудительно заметила Рэйчел. — Ник, это самый обычный рекламный листок.

— Принеси ручку и бумагу, я тебе покажу.

Тем временем я пытался прислушаться к себе и понять, что со всем этим делать. Чувство смертельной опасности только усилилось, когда Рэйчел принесла ручку и бумагу и я сел за стол.

Мне пришлось прочитать рекламу, чтобы расшифровать ее. На черную типографскую краску были наложены ярко–красные слова. Я быстро записал их на отдельном листке бумаги и протянул листок Рэйчел.

— Прочти. Только про себя, не вслух.

— Это тебе, тут твое имя, — проговорила Рэйчел.

— Чего они хотят?

— Речь идет о какой–то определенной звукозаписи — что–то связанное с твоей работой, Ник. Члены партии… Я не могу разобрать, почерк совсем…

— Так или иначе, оно адресовано мне и касается моей работы.

— Как такое может быть? — удивилась Рэйчел. — В заурядном рекламном листке, предлагающем обувь? На моих глазах ты сам составил это послание, выдергивая отдельные слова из текста… Эти слова действительно здесь есть, но откуда ты знал, какие брать?

— Они другого цвета, — объяснил я. — Красные, а остальные — обычные черные.

— Вся реклама напечатана черным! — возразила Рэйчел.

— Не для меня. — Я по–прежнему находился в тягостном раздумье. — Партийная шифровка. Инструкции и имя босса, написанные ее собственной рукой на обороте. Мой связник.

— Ужасно, — прошептала Рэйчел. — Ты…

— Я не коммунист, — искренне заявил я.

— Но ты знаешь, как расшифровать послание. Ты его ждал.

Я взял рекламный листок и впервые перевернул его. И тут у меня в голове раздался голос, который словно бы подвел итог моей собственной умственной деятельности:

— Власти.

Одно слово, относящееся к листку у меня в руке. Не от резидента КГБ, обосновавшегося в Нью–Йорке, как показалось вначале. Не инструкции от Партии. Нет, это фальшивка, подделка, работающая на трех уровнях сразу. На взгляд Рэйчел, обыкновенный рекламный листок. По какой–то необъяснимой причине — сейчас не важно почему — я был способен прочитать его истинное содержание. И на третьем, самом глубоком уровне, это полицейская провокация. В результате я сижу у себя в гостиной, держа в руке неопровержимое доказательство собственной преступной деятельности — достаточно, чтобы на всю жизнь отправить меня за решетку и уничтожить будущее семьи.