Ференц Кашшаи - Телечеловек

Услышав замечание госпожи Ливенс, я вздрогнул, словно на меня вылили ушат холодной воды. "Дорогой мой, ты репетируешь свое выступление?" Прямо не в бровь, а в глаз! Чувствуя, как бледнею, я быстро заговорил:

— Разумеется, я весьма польщен, что мне удалось… склонить вас на свою сторону… что возвышенные идеи нашли отклик… хотя вы, повидимому, не сразу всецело разделили их… но теперь это стало вашим убеждением… Хоть и говорят, сколько на свете умов, столько и мнений. Может быть, поэтому и истин много. "

Ливенс вновь оживился.

— Как сказать, профессор…

Лиан все чаще поглядывала на часы.

— Вы знаете, мне захотелось с вами поспорить, — продолжал Ливенс. — В частности, и по поводу этой истины тоже.

Я в недоумении уставился на него, широко раскрыв глаза.

Ливенс слегка покраснел и, чтобы скрыть смущение, обернулся к жене.

О господи, не была ли эта реплика отражением логики самого "репродуцированного Бирминга"? Какова же его точка зрения на истину? Подумать только, мой теледвойнрк претендует на право выражать собственное мнение…

Я помню, в тот злосчастный вечер, когда он стал одушевленным существом, я размышлял над тем, что никому нельзя навязывать свое собственное мнение… А теперь эти мысли нашли подтверждение в рассуждениях моего теледвойника! Кто знает, может, его образ мыслей и служит доказательством моей правоты… А может быть, мы с ним одинаково понимаем сущность истины… Лиан встала.

— Нам пора ехать.

Я хотел было предложить свой автомобиль Ливенсу, рассчитывая, что в этом случае мне удастся поехать с Лиан в ее машине. Но она тихо обронила:

— Денни… — и, извинившись перед драматургом и его женой, снова обратилась ко мне: — Вы не смогли бы уделить мне одну минутку? Будьте добры, пройдемте в другую комнату. Мне нужна ваша помощь.

— Прошу прощения, — смущенно пробормотал я, поспешив за Лиан.

В волнении я чуть было не споткнулся о толстый ковер, который когда-то — как давно это было! — мы с Лиан окрестили домашней эстрадой.

— Я очень рада твоему приходу, Денни. Давно ты не провожал меня в театр.

— Ты же отлично знаешь, Лиан, все эти дни я был занят…

— Об этом я и хочу поговорить. Неужели тебе не хочется поделиться со мной, излить свою душу?

— Я давно испытываю такую потребность.

— Ты стал очень странным…

Я ни на минуту не забывал, что должен во что бы то ни стало выяснить, что ей известно и чего она еще не знает. Ну, как рассказать Лиан обо всем, когда в нашем распоряжении были буквально считанные минуты?!

— Ты здоров? — участливо спросила Лиан, осторожно сняв ниточку с лацкана моего пиджака.

Мне сразу стало легче, как человеку, у которого вытащили глубоко сидевшую занозу. Нежное прикосновение ее руки не только избавило от боли, но и повергло в трепет мою душу. Однако предчувствие какой-то грозной опасности не проходило.

— Лиан! Ты не должна ехать в театр!

— То есть как?

— Это опасно! Ты же знаешь, какая беда стряслась с Ниллом.

— Позволь, но как связать это с тем, что ты говорил?!

— Я не помню, что говорил, — пытался я выкрутиться.

— …Что любые неприятности ничто по сравнению с ужасами войны.

— Когда я это сказал?

Лиан в отчаянии ломала пальцы.

— Видишь, Денни! Нам надо серьезно поговорить. Просто сил нет! Вся эта неопределенность… Всего лишь вчера ты сказал…

"Значит, вчера она встречалась с теледвойником!"

— …что нам надо порвать друг с другом. Ты был таким странным… Впрочем, ты и сейчас бледен.

— Лиан, я сказал, что нам нужно порвать?

Она оставалась неумолимой.

— Тебе это достаточно хорошо известно, не хуже, чем мне. Что ж, пусть будет по-твоему, Денни. С меня хватит.

— Хватит?

Мои вопросы, увы, не блистали остроумием, но каждый, кто способен представить себя на моем месте, поймет, в каком я был состоянии.

— Послушай, Денни. Еще вчера ты уверял, что собираешься в Молодежный клуб, и потому не можешь сопровождать меня в театр, а сегодня вдруг изменил решение… Что все это значит?

— А ты уверена, что я собирался идти в Молодежный клуб?

— Нет, я сама это придумала!

"Выходит, "репродуцированный Бирминг" сегодня чем-то занят и, следовательно, я могу проводить Лиан в театр. Но почему он хочет порвать с Лиан? Что движет им — чувство долга или ревность?"

— Уверяю тебя, Лиан, — ответил я, — все это проделки другого, "репродуцированного Бирминга".

Однако мои слова прозвучали столь вяло и невнятно, что Лиан, уже выходя из комнаты, их не расслышала.

После объяснения с Лиан я долго не мог успокоиться. В более спокойном состоянии я вряд ли рискнул бы показаться в общественных Местах в тот Самый момент, когда мой теледвойник, разгуливая на свободе, в любом месте мог внезапно появиться одновременно со мной. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, к каким опасным последствиям приведет наше "сосуществование", тем более что у меня было предостаточно возможностей убедиться в пронырливости вездесущих репортеров. Не скрою, я предчувствовал, что неизбежное объяснение с Лиан, безусловно, будет тягостным, но не думал, что оно закончится столь нелепо. К тому же… Да не сочтет читатель это пустым бахвальством, но во мне проснулось какое-то непонятное упрямство, желание действовать наперекор всему. Будь что будет! Какая-то неодолимая сила толкала меня навстречу суровой действительности. А может быть, в этом сказывалось подспудное желание доказать, что репродуцированный человек — это реальный факт?!

Да, тучи явно сгущались, все заметнее ощущалось, что против меня готовится какой-то заговор. Чем иным можно было объяснить упорное молчание правительства?

На секунду я даже подумал: а вдруг теледвойнику удалось убедить правительство, что подлинный Бирминг именно он, а не я. Ведь по внешним признакам нас совершенно нельзя отличить друг от друга… Что если его целеустремленная тактика — настойчиво выдавать себя за изобретателя телерепродуцированного человека — увенчалась успехом?!

Несомненно одно: я должен посрамить его любой ценой! Для этого сам факт изобретения нужно сделать достоянием гласности. Только я могу доказать, что тот, другой Бирминг, вышедший из повиновения, — бунтовщик. Черт возьми, но ведь и я, нарушив запрет властей, покинул жилище! Выходит, я тоже мятежник?

Меня крайне поразила и глубоко тронула неожиданная поддержка сотен людей. Нилл Керсен, арестованный, по всей вероятности, за антимилитаристские взгляды, драматург Ливенс, студенты, с которыми я встретился в парке, — с каким воодушевлением вступили они в борьбу на "моей" стороне! Да и Лиан, с которой мы так нелепо "расстались", видимо, не только из чувства личной симпатии решила принять участие в публичной дискуссии, проводимой сегодня вечером в театре. Для ученого, погруженного в науку, сама тема дискуссии "Проблема мира и искусство" представляется довольно туманной. Что поделать, жизнь нередко подвергает нас, искателей неведомой истины, суровым испытаниям. Разве сам я не жаждал найти правду? А горестное сознание, что жизнь никогда не оправдывает чрезмерных надежд, что все в жизни — не что иное, как нагромождение несправедливостей, — разве это не вызывало чувство разочарования? Чем, как не вопиющей несправедливостью, является вероломство, и справедливо ли требовать от коголибо верности?