Владимир Аренев - Паломничество жонглера (фрагмент)

Это она зря, рука! Больше всего на свете Иссканр не переносил запретов, особенно когда эти запреты касались лично его и высказывались с уверенностью, что он их выполнит. ...Ну, или не высказывались, а проявлялись - неважно!

Руки-ноги на месте, голова на плечах, меч в ножнах. Почему бы не сделать пару лишних шагов по Змеиному? Или из-за какого-то дурацкого предчувствия, самим же собой созданного мыслями о Сети и чародеях, поворачивать с полпути обратно? Да после такого в зеркале или там в луже на свое отражение без отвращения и не посмотришь!

Криво усмехнувшись невидимой руке и ее не менее невидимому обладателю, Иссканр пошел дальше. (В это время головорезы у рынка Срезанного Кошелька приняли окончательное и бесповоротное - для одинокого путника - решение и набросились на проходившего).

С каждым следующим шагом Иссканра вокруг что-то неуловимо менялось. Воздух словно высох и наполнился свинцовой тяжестью, звуки наоборот, разносились звонко, вообще на мосту словно образовалась пустота, гулкая, беременная эхом предсмертных криков и посмертной тишины. Мир стал как нарисованный, и стены домов на Северной Набережной казались плоскими и ненастоящими.

Снизу, из-под моста, неожиданно громко плеснула река. И Змеиный, отзываясь на этот плеск, сдавленно и протяжно зашипел, весь, от края до края... лишь с секундным запозданием Иссканр понял, что шипит не мост, а фонари, горевшие на нем. Шипят и гаснут.

Он побежал - раньше, чем паника проникла в сердце, побежал осознанно, чтобы как раз удрать от страха. Фонари гасли, один за другим, но Набережная была уже близко; он почти не чувствовал ледяной ладони на груди, хотя ладонь эта никуда не пропала - он просто забыл о ней; бежал, размеренно, как бы неторопливо.

(Одинокий путник, направлявшийся к ночной калитке в Неарелмских воротах Сна-Тонра, вздрогнул, пошатнулся. Головорезы, сбитые этим с толку, замешкались на какие-то доли мгновения - и удар одного из них, прыщавого, направленный путнику в затылок, пришелся по плечу. Увесистый мешочек с песком, которым прыщавый собирался уложить жертву, вдруг взорвался - и песчинки брызнули во все стороны осколками стекла. Больно было почти так же, как если бы в глаза сыпанули стеклом - и прыщавый, с воплем извиваясь на мостовой, почему-то вдруг вспомнил какие-то разговоры о том, что стекло и делают из песка.

Остальным досталось не меньше. Того, что с тюленьими усами, путник пнул носком сапога между ног, правой же рукой отмахнулся от нападавшего на него толстяка по кличке Яйцырь - и Яйцырь полетел по воздуху - но недалеко, до ближайших прилавков, где и рухнул выхваченной на берег рыбой, глотая ртом воздух и проклиная Ворона, который, падлюга, говорил, что камешек обязательно покраснеет, если рядом окажется ступениат. Мол, браслеты, которые ступениаты на себе таскают, как-то там воздействуют на такие вот камни-молочники, а чародея и так издалека видно; словом, вонял, зараза, что никакого риска. Сам же предыдущий талисман угробил, который точно засекал всякого чародея или ступениата, и цвет смотреть не нужно, он сам звенел, тихо-тихо, но слышно хорошо было... угробил, а теперь вот и нас, тварь, угробил.

Яйцыря не утешило даже хрипение Ворона, явно предсмертное. Толстяк лежал на прилавке, пузом кверху, и не способен был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не иначе, как чародей применил "мертвячку", слыхали мы про такое заклятье.

...Но он же не может быть чародеем! Этих всегда по посоху ихнему узнаешь, они без него никуда; только когда ступениатами становятся, оставляют его на время, а вместо посоха браслет свой дурацкий цепляют. Так какого!..

Ворон наконец заткнулся, покойничек, зато Пупырчик продолжал визжать, да и Тюляга тоже стонал. Ох, всем досталось, мало не покажется. И это, чтоб меня Цапля Разящая заклевала, еще только самое начало. Каждому ведь известно: поднявший руку на чародея очень скоро возжелает эту самую руку отгрызть - как говорится, собственноручно. Да только не всем удается отделаться такой малостью...)

Набережная тоже словно вымерла. Весь город - затаился, не копошились под стенами коты, не блестели глазами из подворотен ночные добытчики, "мотыльки ночные", которые "охотницы", а не в домах "матушек" и "тётюшек" работают, тоже не прохаживались; даже крысы, истинные хозяева человечьих домов, куда-то попрятались.

Иссканр с удивлением взглянул на правую руку, которая сама собой потянулась к рукояти меча.

За спиной с невыносимо тихим шипением погас на мосту последний фонарь. На Набережной они уже не горели (это Иссканр заметил только сейчас и, кажется, совсем не испугался), так что вся улица оказалась погружена по самые крыши в густую, тягучую тьму. И звезд, как на зло, почти не было видно, и луна пряталась за облаками...

"Я не сверну", - яростно подумал Иссканр.

- Я не сверну! - слова прозвучали величайшей ересью, за которую в лучшем случае отправят на костер. - Я не сверну!

Вместо того, чтобы коснуться рукояти меча, он поднял руку и потрогал мешочек, висевший на шее.

И поспешил в темный проем между домами, привычным путем, которому и темнота - не помеха.

(Яйцырь наконец-то ухитрился повернуть голову в сторону визжащего Пупырчика и стонущего Тюляги. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ступениат без браслета (или все-таки - чародей без посоха?..) в раздумье кусает нижнюю губу.

Потом вздрогнул еще раз, шепнул что-то - Яйцырю показалось: "Все равно уже поздно", но точно он не был уверен - и склонился над Пупырчиком.

"Добивать будет", - со снизошедшим на него спокойствием понял Яйцырь).

* * *

Все устроилось как-то само собой, Кайнору оставалось только удивляться собственному безразличию к своей, не чьей-нибудь, судьбе. А если бы таариг со товарищи не отыскал утопленниково тело? А если бы Матиль не грохнулась в обморок прямо в трактирчике? А если бы Борк-Шрам не был приятелем Гвоздя?

Ну нет так нет, досталось бы тогда Кайнору по самые бубенцы на колпаке его шутовском - и правильно, за дело. Не потащился бы в Три Сосны - ничего бы и не случилось.

Борк-Шрам, хоть и приятель, а развязывать его не торопился, да и молодцы, выделенные тааригом, скучали поодаль, но скучали бдительно. Трактирщик просто вытер Гвоздю лицо мокрым полотенцем - это уже когда обморочную Матиль уложили на соседний стол и убедились, что жива-здорова, дышит и с пульсом у нее все в порядке (Господин Туллэк, местный врачеватель, как раз вовремя подоспел).

- Ты во что это влип? - шепнул Борк-Шрам Гвоздю, делая вид, что продолжает вытирать его лицо. - Я же слышал, что она тебе сказала перед тем, как в обморок хлопнуться.

- Я тоже слышал, - скривился Кайнор. - Думаешь, сам что-нибудь понимаю? Я ж эту вашу Матиль... в первый же раз вижу!