Владимир Аренев - Паломничество жонглера (фрагмент)

А Иссканр не видел сейчас ни нищего, ни мешочка в своей руке. Всего лишь мост и реку, над которой тот изогнулся.

Выбросить бумаги покойного монаха? Отдать их нищему? Зажить, как прежде?

Не получится! Каждый раз, попадая в Сна-Тонр, переходя реку, чтобы оказаться в тесной каморке Танайи, Иссканр будет вспоминать об этом мешочке. Даже если идти в обход, через мост Тридцати Праведников или через Дырявый мост - все равно будет вспоминать.

Даже если никогда не возвращаться в проклятый зверобогами Сна-Тонр будет!

Окаянный монах! Зачем?!..

Ох, зачем?!..

Перепуганный до смерти нищий следил из подворотни, как странный человек повесил свой мешочек на шею и отправился по Змеиному мосту в Северный город.

И почему-то нищему показалось, что в мешочке у чудака - тяжеленный булыжник, хотя, конечно, ничего такого там и быть не могло. Просто показалось.

* * *

Допивая пиво (не торопясь, но и без вызывающего промедления), Кайнор подумал: "Хорошо все-таки, что забыл нож". Отбиться все равно не отбился бы, а кто-нибудь из этих дураков пострадал бы, причем зря.

Потом широкоплечий, под вой дородной бабищи и Матильин рев, метнулся к Гвоздю, вышиб у него из руки уже пустую кружку, а правой попытался заехать под дых. К обиженному изумлению Кайнора, получилось - и уже оседая навстречу следующим ударам, он ловил ртом воздух и какие-то отдельные мысли про "старею", про "болван безмозглый, тебя же предупреждали", про Ясскена тот бы, узнав, наверняка порадовался, змей трюньильский...

Носки сапог широкоплечего оказались ничем не подбитыми, но ужасно твердыми. Яростно шипели коты, что-то рычал Борк-Шрам - Кайнор слова слышал, но смысла не понимал.

Его связали и швырнули на стол, кровянить только что вымытую столешницу; в щеку уперлась выцарапанная каким-то остряком надпись "Тута был Йа". И где они только грамоте учатся?..

- Я сказал хватит! - Борка-Шрама послушались и отступили, один только широкоплечий по-прежнему возвышался над пленником. - Нехрен мне здесь самосуд устраивать! Пусть таариг разбирается: убил он, не убил, и если убил, то кого именно.

- Ты на одёжку посмотри! - вякнул кто-то из толпы.

- На твою, что ли? Не самый модный фасон, Куйрик, честно те скажу. Так что...

- На его! - не выдержал широкоплечий. - Точней уж, на братана моего покойного одёжку, которая на этом вот проходимце болтается.

- А братан твой что, у костюмера королевской семьи одевался? - нужно отдать должное, Борк-Шрам умел говорить "по-простому", но вворачивать при этом такие словечки, чтобы собеседник почувствовал себя не в своих штанах.

- Не знаю насчет "костомера", а братнины-то шмотки я б и с закрытыми глазами узнал, никакие кости мерять не надо! - озлился широкоплечий. Кто-то в толпе на это скабрезно хихикнул, но от комментариев все-таки воздержался. И Кайнор его понимал.

- А давай-ка спросим у него самого, как одежда твоего брата на нем оказалась, - предложил Борк, кивая на Кайнора. В толпе одобрительно загомонили: события принимали интересный оборот. Конечно, интересней было бы, если б братан покойного взялся-таки ухайдокивать пришлого, но и так ничего, занятно выходило.

"Ну и что мне рассказывать? - мысленно застонал Кайнор. - Правду?! Так не поверят же! Я бы и сам не..."

- Отвечай! - громыхнул над ухом широкоплечий. И для доходчивости ткнул Кайнора кулаком под ребра. - Видишь, ему неча сказать, он-ить и отбрехаться не может!

Борк-Шрам присел так, чтобы заглянуть в глаза Гвоздя:

- Говори.

- На мне правда чужая одежда, - прохрипел тот, жалея, что слова получаются такие истрепанные - как ветошь на нищем, как вынутое из древней могилы полотно знамени пралюдей. - Я снял ее с человека, который, когда я его нашел, был мертв уже сутки, если не больше. Он утонул. Есть в Соснах хотя бы один врачеватель?

Конечно, врачеватель был - и Кайнор знал это. Но Гвоздю требовалось завладеть вниманием толпы, увлечь их мысли в другом направлении. Чтобы ни у кого и тени подозрения не закралось, что он врет или что история, которую он им расскажет, может быть полуправдой. Пусть даже Кайнор собирался рассказывать все лишь в самом крайнем случае.

Шел, нашел, поменялся одеждой. А откуда шел, почему поменялся - кто об этом задумается? Борк-Шрам, но Борк промолчит. Главное, чтобы остальные...

- Господина Туллэка сейчас позовут, - крикнул кто-то из толпы. - А зачем?..

- Человек, с которого я снял одежду, лежит на берегу реки. Я отведу вас туда, и пусть ваш Туллэк определит, от чего тот умер. Это на случай, если вы не поверите собственным глазам и никогда не видели утопленников.

- Никуда ты не пойдешь, - мстительно усмехнулся широкоплечий. - Здесь полежишь. А мы сами сходим-поглядим. Все равно тело братана нужно будет сюда нести, - объяснил он Борку-Шраму. - Ну, не прямо сюда, - добавил, увидев нерадостное выражение лица трактирщика, - а в Сосны. Вот и разберемся.

- Дождитесь таарига и идите вместе с ним, - сказал Борк-Шрам. Господин Туллэк скажет, от чего умер твой брат. А таариг - какое отношение к этой смерти имеет наш пленник. - Трактирщик, разумеется, не хотел, чтобы кто-то догадался о его знакомстве с Кайнором. Тот очень хорошо понимал его, Гвоздю и в голову не пришло бы обижаться за это на Борка-Шрама.

Да уж, кроме как на самого себя, обижаться не на кого! Утопленник ведь предупреждал...

Что-то - не мысль даже, а легкая дрожащая тень воспоминания всколыхнулась вдруг в Кайноровой голове. Какая-то... темнота... да, темнота, коридор или зал, погруженный в темноту, заполненный ею от пола до потолка, и он, Кайнор, лежащий на небольшом каменном возвышении, с раскинутыми в стороны руками, с глазами, уставившимися в невидимый свод. Но свод точно был, с него на Кайнора сыпались пыль и мелкие клочки паутины, как будто там что-то двигалось - и эти падающие пылинки отмечали движение невидимого чего-то. Испугался ли Кайнор? Да - сейчас; а тогда он попросту не понял, что происходит. Он спал? Кажется, спал. Кажется, это случилось, когда...

Его отвлекли, вернули к реальности - в "Трех Соснах" намечались кое-какие изменения в составе толпы-с. Причем настолько серьезные, что дородная бабища, по всему - жена утопшего и матушка конопатой Матиль, перестала картинно убиваться и отодвинулась с центральных позиций, которые занимала, к стеночке. А потом и остальные расступились, пропуская в трактирчик средних лет мужчину с уже наметившейся лысиной на голове и значком таарига на зеленом кафтане. Лысина и значок блестели одна ярче другого, а вот взгляд у местного таарига был тусклым, словно тот спал на ходу.

- Этот? - не сказал, а зевнул таариг.

- Этот! - истово отозвался широкоплечий.

- Что говорит?

- Что не убивал.