Кирилл Берендеев - Ежедневник на этот год

Голос ее не дрогнул, упомянув о муже, среагировал только я, неожиданно для самого себя вздрогнув всем телом. Она недоуменно обернулась, нет, все в порядке, заверил ее я, так, что-то дурное вспомнилось.

О себе она по-прежнему хранила молчание, даже когда рассказывала какую-то случившуюся историю, она казалась нереальной, никогда не происходившей, как нереальной казалась мне и наша встреча. Сейчас, когда мы брели по одной из аллеек парка, Тамара Игоревна вспомнила то время, когда ей было семь лет, она отправилась в самостоятельное путешествие в парк "о, уверяю вас, тогда я считала себя ужасно самостоятельной и всегда огорчалась чьей-то надо мной опеки", - и, разумеется, заблудилась. После этого - сам виноват - я неудачно выдал суждение о древности этого парка, мы перешли с разговора о личном на интересовавшую ее всегда тему причудливой архитектуры города, той, что сохранилась с прошлого века, интимность беседы была потеряна и как выяснилось безвозвратно; по прошествии еще нескольких, как мне показалось, минут, прогулка подошла к концу. Нам пришлось расстаться, но с непременным условием, на котором она настояла, встретиться вновь в любое удобное для нас обоих время.

Ее вишнево-красный "вольво" оставил меня у "Казахстана" - в дороге мы почти не разговаривали, просто молчали, глядя мельком, украдкой друг на друга - и исчез в конце улицы. На всякий случай, я помахал вслед рукой, не знаю, заметила ли мой жест Тамара Игоревна. Не думаю, ей не стоило отвлекаться в зеркало заднего вида, вживляясь в поток машин, пытаясь не упустить точно в последний раз человека, который поцеловал на прощание ее сухие потрескавшиеся губы, и к которому она на короткое мгновение прильнула всем телом, а затем быстрым движением вернулась в вишнево-красный "вольво". Мне только кажется, что она вспоминает, заезжая на Березовую, о нашей прогулке в парке, о том, что мы пытались сказать друг другу, всякий раз, натыкаясь на непреодолимое препятствие; и разговор срывался, начинался заново с новой точки и приходил все к тому же.

Интересно, что она скажет о долгом отсутствии дома с почти незнакомым человеком, два дня не срок, своей дочери? И как воспримет меня Наташа, если....

Нет, я слишком уж тороплюсь. В конце концов, у нас еще есть время привыкнуть друг к другу, много времени, повод для этого есть у нас обоих. То, что Тамара Игоревна случаем этим намерена воспользоваться, видно по ее лицу, по манере одеваться, резко изменившейся с первого свидания, по тому, какой косметикой и как она пользовалась раньше и теперь, по тому, как она пытается сказать то, что я вижу в ее глазах. И как я, неуклюже, пытаюсь ответить ей на это тем же, и как мы точно маленькие дети, робко и немного жалобно, смотрим на прогулках куда-то в сторону, разом опуская глаза, не решаясь предоставить другому свой взгляд, чтобы тот прочитал в нем....

Все же я слишком тороплюсь, просто не могу себя сдерживать, не могу не спешить. Случай, он притаился за нашими спинами, он не дает нам времени на раздумья, на ожидание, на робость, ни к чему не обязывающие слова, которыми мы так щедро делимся друг с другом, пустые признания, на время потраченное впустую у телефонной трубки, у стоянки автомашин, у собственной запертой двери. Тот самый случай, имевший место несколько недель назад, он стоит надо мной подобно неусыпному стражу, голему, он забирает мои силы и не дает мне возможности говорить громко, я общаюсь исключительно шепотом, оглядываясь на двери, лишний раз, для себя и для нее, проверяя засовы и задвижки, отделяющие меня, нас от внешнего мира, от ближайших прохожих, людей в парках и на улицах. Когда я говорю громко, меня сковывает страх, когда я молчу, он становится все сильнее.

Случай, тот самый, начавший преследовать меня на лесной тропинке за городом заставивший меня покинуть город в суматохе, сумбурной спешке, и в такой же спешке с бешено колотящимся сердцем, вернуться обратно. Превратившийся в мое второе я, моего стража и хранителя, мое создание с именем "Emeth" начертанным на лбу, но не от опасностей непредсказуемого внешнего мира, а лишь от собственных побуждений. Он сделал меня пленником, заложником, он повелевает отныне моими чувствами, он доминирует во мне и доминантой этой доказывает неизбежность происходящего, нелепую, неотвратную, неочевидную, холодную, безудержную неизбежность. И нет у меня ни сил, ни возможности, ни знания, чтобы стереть проклятую первую букву его имени и положить его существованию предел.

И вы, Тамара Игоревна, стали его, равно как и моей спутницей именно благодаря той самой встрече на лесной тропинке, вы полагаете, что все произошло по иному сценарию, но вы не знаете всей полноты картины, всего того, что предшествовало нашему знакомству, а я не хочу, не могу вам ее открыть. Вы сами проклянете меня за это. Вы первая бросите в меня камень, если я хотя бы попытаюсь разорвать цепочку очевидных с той поры беспрерывно очевидных событий, неумолимо следующих друг за другом, неизбежно наступающих из дня вчерашнего в день сегодняшний и ожидающие, неминуемо наступающий день завтрашний.

Поэтому я не буду рвать цепочку, я боюсь сделать это, да, признаюсь вам, я человек слабодушный. Но я, Тамара Игоревна, все же надеюсь, надеюсь по-прежнему, слепо верю в то, что мне, нам, удастся выкарабкаться, найти и стереть первую букву имени моего стража, и тогда он превратиться в то, из чего и был создан - груду глины, ничего более. Я говорю с уверенностью в голосе, потому что предчувствую это.

Пускай мои предчувствия подкреплены лишь надеждою, да слабым утешением об ответном желании, схожем с моим. Еще раз повторюсь, я - человек слабый, я из тех, что составляют статистически разбитое на части большинство, голосующее за громкие имена и крикливые лозунги, подслащенные нужными словами, безоговорочно верящее в светлый завтрашний день в искренность рекламных роликов, из тех, что поддаются чужому фальшивому страданию и охотно страдают за. То, что произошло со мной в последние дни, прежде случиться не могло по определению. Все происходящее, для меня - впервые, и я стою перед самым серьезным выбором в моей жизни, именно в тот ее момент между тридцатью и пятьюдесятью- когда, по отчетам наших и зарубежных статистиков, ничего неожиданного в этот жизненный промежуток случиться просто не может.

Вышло, что не так. И ныне я, Тамара Игоревна, боюсь каждого своего и вашего шага, боюсь неверно понять, неправильно истолковать и собственные противоречивые, несхожие с вашими, поступки. Я стремлюсь внести ясность, но запутываюсь еще больше, ибо то, что свело нас несколько дней назад не может быть выговорено, исторгнуто ни в беседе, ни в желанном порыве экстаза, ни в молчании наедине с вами, никогда и ни при каких обстоятельствах.