Иннокентий Сергеев - Библиотека

Было тихо, в спальнях горели свечи. Моих шагов не было слышно, я шёл всё дальше. И я увидел Светлую Лестницу и поднимался по ней, и я увидел женщину и услышал её голос, она говорила мне, и я узнал его, прекраснейший из голосов. И она была со мной, и мы были вместе...

И я открыл глаза и увидел, что сижу у окна в электричке, и она едет куда-то, и что уже утро, а ночью выпал снег.

КНИГА ТРЕТЬЯ

в которой рассказывается о том, с чего всё началось, и всё начинается снова

. . .

Была пора снегов, но снега почти не было. Был поздний вечер. Она шла по пустому залу метро к эскалатору. Горели витражи. Я шёл за ней, не сводя с неё глаз. Я боялся отстать. Наверное, потому что не чувствовал ног. Сердце учащённо билось. Она шла быстро, не оборачиваясь. Она встала на эскалатор. Она стояла спиной ко мне. Я стоял ниже и, не отрываясь смотрел на неё. Навстречу двигались лампы. Я вышел за ней на улицу. На остановке стояло несколько человек. Она вышла на свет фонаря. Я скрылся за колонной. Она не стала ждать. Я пошёл за ней. Было холодно - поздний зимний вечер. Она шла по Новослободской в сторону вокзала. Нас обогнал автобус. Она ускорила шаги. Мы вышли к эстакаде и пошли мимо гаражей. Горели лампы. Она перешла через дорогу, миновала парапет и стала спускаться по асфальтовой дорожке вниз. Внизу были рельсы. Электричка уже стояла. Она шла по платформе мимо вагонов. Я шёл за ней. Она вошла в вагон. Я побежал. Моторы уже работали. Я вбежал в тамбур. Я вошёл в вагон и сел за ней через ряд. Мы были в вагоне одни. Электричка поехала. Мы были одни. Она сидела, не оборачиваясь. Я смотрел на неё. Было светло и пусто, за окнами был город. На "Окружной" она посмотрела в окно. Я боялся, что кто-нибудь войдёт, но никто не вошёл. Электричка поехала и стала набирать ход. Загрохотал мост. Я смотрел на шоссе внизу. Гирлянды фонарей проплывали мимо. Она сидела прямо. Когда мы подъезжали к "Лианозово", она поднялась и, пройдя вперёд по вагону, вышла в тамбур. Я поднялся на ноги, но поезд стал резко тормозить, и, не удержав равновесие, я упал на сиденье. Я вскочил и побежал к тамбуру. Она вышла. Я помедлил секунду или две. Двери захлопнулись, и поезд поехал. Я остался один. Я вернулся в пустой вагон, повалился на сиденье и заплакал. И, конечно же, проехал свою станцию.

.........................................................................я поднимался по Светлой Лестнице, и тело моё становилось легче с каждым сделанным мною шагом, и был свет, и не было тьмы, она осталась там, где меня не было больше, внизу, где были рельсы и ветер, и была ночь. И вот, я был на белоснежной скале над пропастью, а на дне бездны теснились волны, и я увидел женщину, идущую мне навстречу, в её руках были горящие факела. На ней были чёрные одежды. Она приближалась ко мне, её глаза были устремлены вдаль, и она прошла сквозь меня. И я понял, что у меня больше нет тела. И снова я поднимался по Лестнице, и были золотые ворота, и я вошёл в них. Их сияние было ярче электричества. Ничто земное не может сиять так, я словно бы перестал видеть. И вновь я увидел Лестницу и всё, что есть в мире - я увидел цветы и каждую их тычинку, я видел, как по стеблям движутся соки. Я увидел зеркала, они отражали одно другое, и в каждом зеркале отражался весь мир, и я увидел миры. И был свет. И я продолжил свой путь. И исчезло время. И я увидел рождение и смерть, начало и конец, и снова начало, и вся жизнь моя... Нет, лучше просто: мы были вместе.

А когда я открыл глаза, я увидел, что выпал снег, и уже утро, и я сижу у окна в электричке и куда-то еду. Я был один. Вокруг были люди. Было светло от солнца и снега. И было промёрзлое пустое небо, синее до боли в глазах. Мимо прогрохотал мост. Я поднялся и вышел в тамбур. Электричка остановилась. Двери открылись. Я вышел. Мимо шли люди. Я направился к лестнице и стал спускаться. Я ступил на утоптанный снег. Потерянный, одинокий, я был чужим среди этих людей, словно бы я вдруг оказался в чужой стране. Наверное, так оно и было. Всё было как-то нелепо. Я пошёл мимо киосков, просто, чтобы не стоять на месте, перешёл улицу и поплёлся по тротуару. Деревья стояли в снегу. Меня знобило. Я шёл мимо Института Сантехники. Мне почудилось, будто откуда-то пахнет блинами, и я подумал, что уже начался, наверное, Великий Пост, и до Масленицы ещё далеко - совсем запутался. Мне не хотелось блинов. Я не ужинал и не завтракал, но мне не хотелось есть. И жить, как это ни комично звучит, тоже. У въезда в проходной двор я остановился; проходить через этот двор было почему-то запрещено, но всё равно все проходили. Я заметил, что рядом с высоткой, в глубине двора, там, где стоят машины, что-то светится. Подойдя ближе, я увидел, что это не "что-то", а "кто-то", и этот "кто-то" сидит на скамейке. Скамейки этой никогда раньше здесь не было, но появление её можно было при желании легко объяснить. Ну, скажем так. Тащили её через двор каких-нибудь два бедолаги - сказали им тащить, вот они и тащили, а потом вдруг подумали: "А на хрена мы её тащим?"- и бросили здесь. И поехали пить пиво на "Тимирязевскую", или ещё куда. Может быть, за третьим. Другое дело тот, кто на этой скамейке сидел. Мало того, что он весь светился как золотое яичко, так у него ещё и крылья были. Одет он был в просторный белый хитон и, наверное, ужасно мёрз в нём. Я подсел к нему. Он зябко поёжил крыльями. На меня он даже не посмотрел. А я сказал: "Ангел что ли?" - Архангел,- поправил он без раздражения.- Уриил. - Очень приятно,- буркнул я. Я увидел, что он держит в руке какую-то фигню, длинную и блестящую, похожую на велосипедный насос, только короче. Время от времени он чиркал каким-то колёсиком, и из сопла этой штуки вырывалась струя пламени, как из огнемёта. Ничего так, стильно. - Что за дрянь?- вяло спросил я. - Огненный меч,- откликнулся Уриил.- Смотрите. Он зажёг огонь и запросто отпилил от скамейки пару досок. - Здорово,- сказал я.- Как автоген. - Лучше,- вздохнул он.- Много лучше. Все говорят, автоген. - Знаете...- сказал я. - Знаю,- сказал он.- Только не советую вам рассказывать обо всём каждому встречному. Зачем доносить на себя? - А зачем вообще жить?- уныло сказал я. - Вам так интересно это знать? - Совсем не интересно,- сказал я.- Сейчас дойду до "Петровско-Разумовской", и с моста вниз головой. - Это вряд ли,- сказал он с сомнением. - А ведь я хотел пойти за ней!- воскликнул я, погружённый в свои мысли. Невесёлые это были мысли, ох, не весёлые. Ведь я хотел! - Ну и что?- сказал Уриил.- Нет на земле такого места, где люди делали бы то, что они хотят. - Это я слышал,- отмахнулся я.- Но почему! Кто так устроил? Скажите хоть вы. - Не могу,- сказал он. - Вот-вот. И вы тоже. Не знаете? Не имеете права? - Не могу. Потому что не могу говорить глупости. - А люди могут, да? - Люди могут,- согласился он. Он зажмурился и чихнул. В воздухе запахло ландышами. - Кто всё это устроил, вы спрашиваете?- сказал он, отерев слезу.Гляньте-ка вон туда. Он указал рукояткой меча в сторону круглой головы, боязливо вынырнувшей из-за бежевых "жигулей". Голова эта с явным любопытством подглядывала за нами, но едва я поднял на неё взгляд, она исчезла, причём сделала это так стремительно, как будто я навёл на неё пистолет или, по крайней мере, рогатку. - Где?- сказал я. - Сейчас покажется. Вот, видите? Голова снова исчезла. - Вижу,- сказал я.- Ну и что? - А ведь это никто иной как Чацкий-Флюс, режиссёр вселенского театра. - Что-то он не похож на важную шишку,- сказал я. - Это вы считаете, что не похож, а он полагает, что похож, и даже очень. - Ну, похож, и похож, а мне-то какое дело? - А зачем тогда было спрашивать?- резонно возразил Уриил. - Так вы что, хотите сказать, что это он всё так устроил? - Что, всё? - Что я вчера... Да вы сами всё знаете! Уриил покачал головой. - Ох уж эти люди. Никогда-то они не ценят время, в которое живут. То их в прошлое тянет, то им будущего подавай. Что вам не нравится? Что вы надулись на весь мир? - Ничего я не надулся,- огрызнулся я. - Ведь ничего же не произошло. - Конечно,- сказал я спокойно.- Подумаешь, пустяки какие. Всего-то... - Да нет,- терпеливо сказал он.- Вы не поняли. Это не может произойти вот так, чтобы ещё сто раз повториться. Нельзя потерять то, чем не обладаешь, это вовсе не так легко, как вам представляется, потерять... - Чего уж тут непонятного,- мрачно усмехнулся я. - Чем вам не угодил упадок?- неожиданно сказал он. - Э-ээ,- сказал я. Потом сказал: "Хм". И молча посмотрел на него. - Когда всё происходит вопреки логике, разве это не прекрасно? Оглянитесь же! Посмотрите... - Так,- сказал я.- По крайней мере, одно мы выяснили. Что закат - зрелище красивое. Но увижу ли я её снова, вот что меня... Увижу?- воскликнул я, с трудом поборов желание ухватиться за его руку.- Скажите же, наконец! - Как вы, однако, нетерпеливы,- с неудовольствием сказал он, поднимаясь со скамейки.- Мне пора. - Постойте. - Желаю здравствовать. - Подождите же! Он обернулся. - Ну что? Я стал мучительно вспоминать, о чём же я хотел спросить. - А вы, можете делать всё, что хотите?- спросил я, наконец, совсем не то, что хотел. Он улыбнулся. - Так ведь этого и не нужно,- сказал он. И исчез. Я замер от неожиданности. Из-за бежевых "жигулей" вылетел колобок в расстёгнутой шубе. Он подбежал ко мне и, шумно дыша, затараторил: "Где? Куда? Что такое? Куда он делся?" Я важно повернулся к нему и произнёс: "Чацкий-Флюс, если не ошибаюсь?" Он уставился на меня. Под шубой на нём был вязаный джемпер с приколотым к нему зачем-то галстуком. - Дд-да, то есть... откуда вы знаете? - Режиссёр вселенского театра. - Но...- в его глазах промелькнул испуг. - Так,- продолжал я ледяным тоном.- Женаты? - Да... то есть, нет... то есть, был... - Так. Менингита не опасаетесь? Он что-то невнятно пробормотал, как будто оправдываясь. - Ладно,- сказал я.- Как вернуть вчерашний день? - Ой,- он заискивающе улыбнулся.- Какие-то вы вопросы задаёте. Странные. - А если странные, так и нечего было за машиной прятаться. Тоже мне, разведчик. Бойскаут хренов. Я отвернулся от него. Он не отходил и молча сопел за спиной. - Ладно,- сказал я, поворачиваясь к нему.- Не берите в голову. Тут... такая вещь получилась... - С кем?- быстро сказал он. - Со мной,- устало сказал я. - А что такое?- спросил он участливо. Я взглянул на него. - Да... даже не знаю... Я безнадёжно махнул рукой. И не вняв благому совету архангела, выложил всё подчистую. И кому! Первому встречному! А он только хмыкнул и сказал: "Да-а. История". - А куда этот исчез? - Кто?- не понял я. - Ну этот, с крыльями. - А. Да его не было. Он недоверчиво посмотрел на меня, перевёл взгляд на скамейку, на валявшиеся под ней обгоревшие деревяшки. Снова посмотрел на меня. - Да ну. - Он вам привиделся. - Это как Апокалипсис, что ли? - Ну да,- сказал я. - А это что у вас такое? Шпага? - Шпага,- сказал я. - Острая?- поинтересовался он.- Заколоть ей можно? - Это смотря кого. Облако, к примеру, нельзя. А зверя, почему бы и нет? Он с уважением потрогал ножны. - Да,- сказал он.- Вещь своевременная, это точно. - А я думал, скажете, старомодная. - Да что вы... - Скажете, анахронизм. Он принялся уверять, что у него и в мыслях не было ничего подобного. А я сказал: "Что это за штука такая, вселенский театр?" Чацкий с готовностью объяснил. В общих чертах это выглядит так. Мир - театр, люди - актёры, как это было проницательно замечено классиком Вильямом Шекспиром. Не только люди, но и вообще всё в мире развивается как действие пьесы, утверждает Чацкий-Флюс. Август перед смертью произнёс слова о комедии жизни. Чацкий уважает императора Августа. Нерон перед смертью сказал: "Какой великий артист погибает!" Чацкий далёк от мысли понимать эти слова буквально. Птицы тоже актёры, и рыбы, и звери лесные, и деревья, а также планеты, звёзды, метеориты, астероиды, кометы, а также айсберги, горы, пустыни, моря, фьорды, а также многое... да нет же, всё! Всё - есть ничто иное, как труппа вселенского театра. Каждый из актёров играет свою роль. - Стало быть, вы детерминист,- сказал я. Чацкий кивнул. - Но это не главное. Главное, это что он - режиссёр. Потому что нельзя в театре без режиссёра. Он вовсе не претендует на лавры драматурга, не он написал эту пьесу. Но без режиссёра нельзя. Он, Чацкий, и есть режиссёр вселенского театра. Работу он выбрал по призванию и из любви к искусству, а вовсе не ради заработка, так как никто ему за его работу денег не платит. Обязанности же его заключаются в том чтобы следить за тем, как актёры играют свои роли. - И поправлять их время от времени? - В этом нет нужды,- сказал Чацкий. Действительно, в этом театре каждый из актёров, даже не зная своей роли, всё же в точности её исполняет, и даже когда ему кажется, что он мог бы поступить и по-другому, то его, Чацкого, вся эта софистика никоим образом обмануть не может, он знает, что каждый из актёров играет свою роль. Вот так. И никуда от себя не уйдёшь. Чацкий заявляет это со всей уверенностью. Ему нет никакой нужды поправлять актёров, это очень слаженный театр, и Чацкий гордится тем, что работает в нём. Чацкий наблюдает за тем, как развивается действие пьесы, он следит за игрой актёров, сменами декораций, короче говоря, за всем, за чем только можно следить. Работа у него хлопотливая, он должен всюду поспевать, смотреть одновременно во все стороны, приходится всё время спешить, ни на что не хватает времени, но ему нравится его работа, и он не пожелал бы себе другой. А без шапки он сызмальства приучен ходить, можно сказать, с отроческих лет. И он принялся подробно рассказывать о своих отроческих годах, но я уже перестал слушать и ждал только, когда он сделает паузу, чтобы распрощаться с ним. Паузы он не сделал ни одной. Без всякой паузы он хлопнул себя по лбу и воскликнул: "Когда, вы говорите, она вышла из поезда?" Я быстро задумался. - В первом часу... около часа ночи. - Тогда имеет смысл поискать её в морге,- радостно заявил Чацкий, гордый от собственной сообразительности. Я помолчал. Потом сказал: "Поехали". Чацкий помчался ловить такси. Когда я вышел на улицу, он всё ещё ловил. Клевало неважно. Мы стали ловить вдвоём. Наконец, поймали. - В морг!- крикнул запыхавшийся Чацкий, усаживаясь на заднее сиденье. - В морг везу бесплатно,- похвастался водитель.- Но только в один конец. - Поедем в один конец?- спросил у меня Чацкий. - Поехали,- сказал я.- Там видно будет. - Едем!- крикнул Чацкий водителю. И чего он так развеселился? Машина рванула с места и, набрав скорость, понеслась. Я устроился поудобнее. Заднего стекла не было, - рама была затянута плёнкой,- не было и сиденья рядом с водителем, так что я мог с комфортом вытянуть вперёд ноги и откинуться на спину, не опасаясь, что на какой-нибудь выбоине ударюсь головой о стекло. На каждом повороте дверца распахивалась - или с моей стороны, или со стороны Чацкого. Всякий раз, когда дверца открывалась с его стороны, Чацкий радостно вскрикивал, изображая испуг. Водитель всю дорогу молчал. Доехали быстро. Машина подкатила к подъезду облицованного под мрамор здания с огромными колоннами и парадной лестницей в стиле классицизма. Мы выбрались из машины и направились по ступеням к двери. Во весь фасад здания красовалась вывеска: