Юлий Буркин - Звездный табор, серебряный клинок

- Ну хватит, хватит, - остановил его Бенедикт. - Видали?!

- Что-то молод он больно, - недоверчиво помотал головой Гойка.

- Молодой, да ранний, - заверил Бенедикт. - Вам как раз подойдет.

- А чего им надо? - поинтересовался парнишка. - Ты меня, Беня, продаешь, как какую-то бессловесную тварь...

- А ты и есть тварь, - заявил Бенедикт. И добавил, выдержав паузу: Божья.

Народ заржал, а парнишка, пытаясь вырвать руку из мертвой хватки Бенедикта, заявил:

- Не, я к джипси не пойду. Если им надо украсть корабль, то я - пас.

- Нам нужен репетитор, - вмешался я. - Обучить нашего штурмана гиперпрыжкам.

- А-а, - протянул Брайан. - Это-то мне раз плюнуть. Хоть и сложно. Только я все равно не могу.

- Как это не можешь?! - возмутился Бенедикт. - Я пообещал!

- Ты пообещал! Меня как раз начальник транспортной службы графа Ричарда Львовского к себе вербует, сулит немножечко деньжищ заплатить.

- А вот это видел? - показал ему Бенедикт кулак. - Сулит ему! Еще вякнешь, и будет тебе обрезание по самые уши! Ты уж лучше молчи. А вот ты - пой, повернулся он к Гойке.

- Пусть-ка споет мой брат, - отозвался тот, вручную перестраивая балисет для меня. - Я по этой части против него - пацан, не более. Хотите верьте, хотите - проверьте.

Этого мне только не хватало. Хотя, с другой стороны, почему бы и не спеть?

Я принял инструмент из рук Гойки и на миг задумался... И решил взять слушателей контрастом. В противовес разухабистым Гойкиным песням спеть что-нибудь щемяще-грустное. Типа "Ночной птицы" Никольского или его же "Музыканта": "Повесил свой сюртук..." Интересно, смогу ли я заставить их слушать меня на русском языке двадцатого века так, как слушали они Гойку на цыганском?

Я опрокинул в глотку рюмку водки, которая тоже появилась на нашем столике, поморщился и сказал:

- Я знаю песни только на диалекте своего родного табора.

И тут меня осенило. Я понял, что именно я буду петь. Когда-то давным-давно я сам положил на музыку стихи моего сокурсника Леши Михалева. И всем нравилось.

- В этой песне говорится о любви и о смерти, - сказал я. Хотел добавить что-то еще, но не стал. Потом переведу, если попросят. И я запел:

- На город мой безмолвна и бела

Ложится ночь, укутавшись в метели,

Два ангела ко мне в окно влетели,

Сложив за спинами замерзшие крыла,

Сказали мне, что Королева умерла.

И замолчали. Я хотел уехать

Тотчас из города, где ночь белым-бела,

Безмолвна. Где, быть может, "Умерла"

Чуть слышно прошептало эхо

За мною вслед и подавилось смехом.

Им нечего мне было рассказать,

Я понял все по их молчанью,

Расправив крылья над плечами,

Два ангела летели к небесам

В свой добрый мир из моего, назад.

Люди слушали молча, завороженно глядя мне в рот. Я чувствовал себя удавом Каа в городе обезьян. Но краем глаза я увидел, как из-за соседнего столика поднялся какой-то человек и проворно вышел из нашего зала. Все, что я успел заметить в нем, - зачесанная на лоб челка и большие уши. Не всем, значит, нравится, как я пою. Ну и ладно, скатертью дорога. Я опустил глаза, чтобы больше не видеть ничего такого, что могло бы меня сбить.

- На город мой безмолвна и бела

Ложится ночь, укутавшись в метели,

Волшебное виденье стало тенью

И отраженьем тени в зеркалах,

И страхом плотским пред Господним гневом.

Для всех живая умерла сегодня Королева.

И значит, все грехи я оплатил

Тем, что другой такой мне не найти.

Я замолчал и поднял глаза. Не знаю, может, я преувеличиваю или выдаю желаемое за действительное, но лица окружающих казались мне потрясенными.

- Тебе, братец, не здесь надо петь, - сказал Бенедикт, - а в столице, на сцене выступать. Бабки бы огребал немереные.

Я с удивлением увидел, что у него на коленях примостился молодой штурман Брайан и по щекам его текут слезы. Надо же, какой чувствительный. И это при том, что не понимает слов. Или Бенедикт так и не отпустил его руку и бедняга плачет от боли? Но нет, руки Брайана свободны.

- Все равно я с вами не пойду, - хлюпнув носом, сказал тот, - хотя уже хочется...

Бенедикт словно и не слышал его. Сделав глубокий вдох, будто бы отгоняя от горла комок, он изрек:

- Такой странной музыки я еще не слышал. Ни на что не похоже. - ("Еще бы, - подумал я, - все-таки пять столетий прошло".) - И язык... Чей, говоришь, это язык?

- Джипси, - привычно соврал я. - Этот табор ползает по задворкам, и мало кто его знает...

- А вот и лжете, сударь мой. Роман Михайлович, - раздался скрипучий голос неподалеку.

Я вздрогнул. И поразило меня даже не то, что кто-то произнес мое имя. А то, что сказана эта фраза была на русском языке двадцатого века.

* * *

Я без труда нашел глазами говорившего. Это был тот самый человек, который слинял из зала, когда я пел. Не зря мне это не понравилось. Внешность его была бы неприметной, если бы не идиотская прическа и непропорционально большие уши. Он стоял совсем рядом, за спиной Бенедикта, между двух здоровенных жандармов в лиловой форме.

- Я надеюсь, вы не станете совершать глупости, - ласково улыбнулся ушастый. - Будьте любезны, проследуйте с нами в участок. Сбежать вам не удастся, даже и не пытайтесь.

Я обернулся к Гойке и по выражению его лица понял, что объяснять ему ничего не надо. Главное он уразумел: у нас неприятности.

- Что лопочет эта лопоухая гнида? - спросил меня Бенедикт.

Неожиданно ему ответил Гойка:

- Он говорит, что ты, ты и ты, - он ткнул в грудь Бенедикта и еще двоих самых грозных на вид головорезов, - пожаловались ему на то, что мы, подлые грязные джипси, обокрали вас.

Лицо ушастого вытянулось.

- Что?! - поднимаясь, обернулся к нему Бенедикт. Указанные Гойкой парни повели себя так же грозно, и все, кто только что слушал и наши песни, обернулись и сомкнулись в хмельную стенку, закрывая нас от шпика.

- Разойдись! - взвизгнул ушастый. - Приказываю именем Его Величества! Я следователь имперской прокуратуры! У меня есть ордер на арест! Если вы сейчас же...

Договорить он не успел, так как получил от Бенедикта увесистейшую оплеуху. Гойка, вырвав у меня из рук балисет, вспрыгнул на стол и что есть силы треснул им по башке одного из жандармов. Струны взвыли, и инструмент развалился на куски.

И тут началось. Жандармы палили, проститутки визжали, с потолка на головы сыпались куски оплавленного пластиката, летали, ударяясь о черепа, кружки и подносы... Гойка поволок меня за руку в какой-то проем, а я, в свою очередь, потащил за собой втянувшего голову в плечи Брайана. Выбравшись на воздух, мы втроем кинулись к воротам космодрома.

Стоило мне почувствовать приятный огонь в теле, как я, не раздумывая, воспользовался своими возможностями. Схватив за руки Гойку и Брайана, я принял горизонтальное положение и, таща их, стремительно полетел вперед. Они мчались за мной семимильными шагами, словно маленькие дети за спешащим папашей. Мы домчались до "бегушки", и я смог увеличить скорость еще...