Стенли Вейнбаум - Черное пламя

— Но ты можешь сказать мне… — начал Коннор несколько нетерпеливо. Эвани покачала головой.

— Не сейчас, — быстро сказала она. — Сейчас я должна спешить к друзьям, которые будут обсуждать со мной один очень важный вопрос. Может быть, когда-нибудь ты тоже узнаешь об этом.

И она исчезла, прежде чем Коннор смог сказать хотя бы слово, чтобы задержать ее. Он остался наедине со своими мыслями — настойчивыми, мучительными временами. Ему нужно было еще очень многое узнать об этом странном мире, в котором он внезапно оказался.

Во многих отношениях это был странный, новый мир, думал Коннор, когда смотрел, как девушка исчезает на дороге, которая поднималась на холм, к деревне. С того места, где он сидел на скамейке из камня, он мог видеть деревню, стоящую на вершине холма — несколько низких домов, построенных из какого-то белого камня. Все строения были классических форм, с подлинными дорическими колоннами. Эвани сказала, что деревня называется Ормон.

Все ему казалось странным. Не только люди изменились, но и физически мир стал совершенно другим.

Рассматривая деревню и снова переводя взгляд на холмы и леса окружающие ее, Том Коннор думал, что, может быть, они тоже изменились.

Ему хотелось бы это выяснить.

Сила Коннора возвращалась с такой быстротой, что он поднялся со скамейки, стоящей на солнце, и направился в лес, начинающийся прямо возле дома Эвани. Деревья светились свежей зеленью молодых листьев, изумрудно-зеленая трава покачивалась в полях, которых растянулись на холмах и разбили равнины на лоскутья.

Птицы щебетали в ветвях, когда он вошел в лес. Птицы были всевозможных форм и расцветок. Их количество и бесстрашие удивили бы Коннора, если бы он не вспомнил, чтобы Эвани упоминала о чем-то подобном. Урбсы, сказала она, уничтожили кусающих насекомых, мух, мучных червей и тому подобное много веков назад, и в этом им помогали птицы. И определенные паразиты выращивались специально для них.

«Они лишь позволяют птицам увеличиваться в количестве, — сказала тогда Эвани, — уничтожив их главного врага — египетскую кошку, домашнюю кошку. Они акклиматизировались здесь и были выпущены в леса, они питались паразитами и уничтожили их. И теперь у нас больше птиц и меньше насекомых».

Было приятно бродить по зеленому лесу под аккомпанемент птичьих трелей. Весенний ветерок мягко обдувал лицо Тома Коннора и впервые в жизни он почувствовал себя погруженным в свободу, не испорченную назойливым жужжанием москитов, оводов и мух, или других кусающих насекомых, которые превращали прогулки по лесу в пытку.

Какое счастье для человечества! Медовые пчелы жужжали вокруг колокольчиков на покрывале травы и пили сладость весенних цветов, но ни одной мухи или комара не прожужжало возле непокрытой головы Коннора.

Коннор не знал, насколько глубоко он забрался в дебри свежей зелени деревьев, когда внезапно он заметил, что идет вдоль берега небольшого ручья. Его чистая вода серебрилась в лучах солнца, пробивающегося сквозь деревья.

Время от времени, он проходил мшистые камни и заросли плюща, интересовавшие его, потому что он знал, что здесь лежат остатки древних строений, воздвигнутых до Темных веков. Эти нагромождения камней когда-то были домами в другом, давно минувшем веке — его веке.

Задумчиво идя вдоль маленького ручья, он наконец пришел к широкому озеру, куда впадал ручей с небольшой высоты, образовывая водопад.

Коннор обошел кругом озеро, смотря на чистое зеркало воды и внезапно остановился, его глаза изумленно раскрылись.

Ему на мгновение показалось, что он видит перед собой ожившую картинку, хорошо известную ему. Коннор думал, что находится в лесу один, но это было не так. В нескольких ярдах от того места, где стоял он, находилось самое прекрасное существо из тех, кого он когда-либо видел.

Трудно было поверить, что она была живым существом, а не создана его воображением. Ни один звук не сообщил о его приближении и она, уверенная в то, что находится здесь одна, сохраняла позу, в которой Коннор впервые увидел ее, похожая на очаровательную лесную фею, которой она и могла быть в этом изумительном новом мире.

Она стояла на коленях над темным зеркалом пруда, опираясь на изящные руки. Они выглядели алебастровыми на фоне темного мха, на который она опиралась. Она улыбалась своему отражению в воде — знаменитая картина «Психея», которую помнил Коннор внезапно ожила!

Он боялся дышать, а уж тем более, говорить, из страха испугать ее. Но когда она повернула голову и увидела его, она не подала и вида, что напугана. Она медленно улыбнулась и грациозно поднялась на ноги, просторные греческие одежды, покрывавшие ее, медленно покачивались на ветерке, подчеркивая совершенную во всех отношениях фигуру. Одежда крепилась серебряной повязкой, которая шла под ее грудью. Повязка была столь же блестящей, как и ее чернильно-черные волосы.

Но когда она улыбнулась Коннору, он увидел в ее зеленых глазах цвета моря не страх, а насмешку.

— Я не знала, — сказала она голосом, который звучал словно серебряный колокольчик, — что Сорняки так интересуются красотами Природы, что забираются в лес.

— Я — не Сорняк, — заявил Коннор, бессознательно делая вперед шаг или два. Он надеялся, что она не исчезнет при звуке его голоса или при его приближении. — Я…

Она на мгновение посмотрела на него, и затем рассмеялась. И в смехе тоже звучала насмешка.

— Нет нужды говорить мне, — сказала она мягко. — Я знаю. Ты — Спящий, который недавно появился со странной сказкой, что он проспал тысячу лет. Словно, если ты был Бессмертным!

В ее смехе, голосе, слышались нотки, что она, во всяком случае, не верит ни во что подобное. Коннор не делал попыток переубедить ее — не до того. Он был слишком поражен, просто рассматривая ее.

— Вы одна из Бессмертных? — спросил он, с голосом в котором звучало изумление. — Я много слышал о вас.

— Есть гораздо более бессмертные вещи, — сказала она полусерьезно, полунасмешливо, — чем человек, которому дано бессмертие. Так что Бессмертные почти ничего не знают о том, что было известно или предполагалась греками давным-давно минувших веков.

Снова Коннор уставился на нее. Она говорила так уверенно. И выглядела… Неужели это возможно, чтобы боги и богини, нимфы давно умерших греческих легенд были не легендами, а живыми существами? Может ли быть возможным, что он смотрит на одну из них — и она может исчезнуть от прикосновения или неосторожного слова?

Она казалось достаточно реальной, хотя было нечто такое в ее манерах, что не подходила ее имиджу прекрасной феи, как казалось ему. И она не вела себя как нимфа, как это описывалось в мифологии. Ничего из этого не казалось реальным, за исключением экстравагантной пульсирующей теплой красоты.