Евгений Филенко - Сага о Тимофееве (сборник)

– Чучело! – загомонил дед. – Нешто рыба слепая? Нешто она твою канатину не узрит?!

– Сам же говорил, что на сома трос нужен…

– Так сомы-то эвон где стоят!

– Ничего, сейчас мигом здесь будут…

Тимофеев примотал к тросику самый большой крючок, какой только нашел, и, лихо размахнувшись, послал свою еретическую снасть в Шиш-озеро. Немедленно последовала такая остервенелая поклевка, что народный умелец от рывка сел и лишь поэтому избежал купания в мертвенно-серых водах.

– Теперь не уйдешь, – пообещал он, подтягивая поближе лютого щуренка в локоть длиной.

– Гляди-ко, что творится! – ткнул узловатым пальцем дед.

В озере творилось неладное. Здоровенная пожилая щука степенно подплыла к бултыхающемуся на мелководье щуренку и неторопливо забрала его в крокодилью пасть. Незамедлительно позади нее возникла совершенно уже невообразимая замшелая морда, которая принялась жевать ее хвост. Когда Тимофеев, пыхтя от усердия, вытащил всю троицу на травку, чудище заглотало свою жертву по грудные плавники.

– Метра полтора, – прикинул Тимофеев. – А то и больше. Похоже на гравюру Брейгеля, правда, дед?

Уязвленный Мамонт помалкивал. Ему нечем было крыть. За всю его долгую и разнообразную жизнь ему не доводилось поймать щуку такой солидности на обыкновенную удочку.

– Что за шум? – раздался негромкий, но значительный голос, и на берег выступил инспектор рыбнадзора Дубняк.

– Да вон… – раздраженно съябедничал дед. – Рыбу ловит… Браконьер!

– Почему? – Дубняк пожал плечами. – Удочкой же…

– Кака удочка! – забухтел дед. – Нешто положено рыбу имать на стальной трос и голый крюк?

Инспектор подошел к сомлевшему Тимофееву и внимательно осмотрел его орудие.

– Так, – промолвил он непроницаемо. – А это что? – носок его сапога коснулся мирно прикорнувшего на травке прибора.

– Угадали, товарищ инспектор, – понурился Тимофеев. – Только очень уж хотелось деда Мамонта обловить. Что он все на науку и технику ругается?

– Не понял, – спокойно сказал Дубняк.

– Что тут не понять?.. Этот прибор я сделал сегодня ночью. По сути это небольшой, но достаточно мощный генератор биологического излучения положительного заряда. Он способен испускать волны, которые очень сильно привлекают к себе тот или иной вид животных Сейчас он настроен на крупную рыбу.

– Рыбий манок, – произнес Дубняк.

Тимофеев печально кивнул. Ему не хотелось расставаться со своим изобретением до того, как дед признает свое поражение.

– Агрессор, – ворчал старец, воспрянув духом. – Охмурил всю рыбу окрест, террорист…

– Дед, – обратился к нему инспектор. – Веди себя прилично, не то оштрафую за сквернословие. Никакого браконьерства не происходит. Охотники давно уже используют всякие манки на дичь. А сам ты небось постоянно за собой мешок прикорма носишь, рыбку приваживаешь.

– А как же! – вскинулся дед. – Рыба – она пожрать любит…

– У товарища изобретателя то же самое, но на более высоком уровне технической мысли. Хотя и чрезмерной, как мне представляется, мощности. Ловит же он фактически на обычную уду. Так что продолжайте, товарищ археолог, а я здесь посижу, полюбуюсь, как вы деду спесь сбиваете, такое нечасто увидишь…

Мамонт в расстройстве плюнул.

Между тем в прибрежных водах вершились невиданные дела. Бороздя поверхность озера акульими плавниками, ворочались громадные щуки, отпихивали белыми от времени мордами шустрых щурят и карасиную мелочь. Чуть поодаль всплескивали тяжелыми хвостами и вскидывали тупые усатые хари цвета лежалого чугуна пришлые сомы. А затем из-за ракит донесся стук мотора – и показалась лодка, умело выкрашенная в защитный болотистый цвет.

– Гляди-ко! – оживился дед. – Пеньков пожаловал! Вот где браконьерище-то…

Вопреки всем законам механики, лодка Пенькова при старающемся на полные обороты моторе двигалась кормой вперед. Ее хозяин беспомощно возился на сидении, в беспамятстве пытаясь выгребать руками, но, завидев инспектора Дубняка, сник окончательно и даже как-то успокоился.

– Глуши мотор, Пеньков, – сказал Дубняк. – Не помощник он тебе.

– Это почему? – насторожился тот.

– Тебя к берегу сеть твоя браконьерская, полная рыбы ценных пород, притягивает. Нынче рыба со всего озера к этому берегу собралась, вот и твой хищнический улов сюда спешит…

Расталкивая неохотно сторонящихся сомов и суперщук, лодка с расхитителем народного добра двигалась к поджидавшему ее Дубняку.

– Нынче я тебя поймал, – промолвил инспектор. – Спасибо, товарищи помогли.

– Студент небось? – нехорошо оскалился Пеньков. – Земснаряд недоношенный… Ну, потолкую я с тобой как-нибудь!

– И вы мне сразу не понравились, – покачал головой Тимофеев. – Ну что же, заходите, потолкуем, всегда рады…

Дед Мамонт с уважением поглядел на практиканта.

– Давай на берег, Пеньков, – пригласил Дубняк.

Браконьер усмехнулся.

– Нашел дурака, – сказал он. – Сейчас вот сеть отстригу, только ты меня и видел.

– Посмотрите! – вдруг закричал Тимофеев. – Вон там!

За самой лодкой Пенькова с утробным звуком вздулся гигантский водяной пузырь. Бесшумно, словно перископ подводной лодки, в пятне взбаламученного черного ила над озером вознеслась на морщинистой жирафьей шее лоснящаяся морда допотопного ящера. С хрустом раскрылась огромная, никак не меньше самой лодки, пасть, густо утыканная кинжальными клыками цвета старой слоновой кости.

– Спасите! – дурным голосом заорал Пеньков, мигом утратив прежнюю свою вальяжность, так затронувшую одинокое сердце Стихии Вяткиной, и выпал из лодки.

Бултыхая сапожищами, он вылетел на берег и проворно спрятался за Тимофеевым.

– Кто это? – восторженно спросил Тимофеев.

– Водяной наш озерный, – шепотом пояснил дед. – Давно не просыпался, да видно, ты его раздражнил…

– Несси, – как всегда коротко заметил Дубняк, на всякий случай отодвигая всех широкими ладонями подальше от воды. – За рыбой пришел.

– А на людей не перекинется? – опасливо осведомился Пеньков, которого при одной мысли о том, что еще недавно он бороздил озерную гладь на своей утлой лодчонке, прошиб холодный пот.

– Не должен бы, – произнес Дубняк, с сомнением покосился на лязгающего зубами браконьера и прибавил: – Так то ж на людей… Впрочем, кто его породу знает? Может, у него с голодухи нрав испортился.

– Да еще спросонья, – сочувственно заметил Тимофеев.

По возможности неторопливо, стараясь не уронить собственного достоинства, все двинулись прочь от страшного места. Не пройдя и десятка шагов, Тимофеев вдруг вспомнил, что на берегу остался его прибор вместе с бесценным вещмешком. Поколебавшись, он вернулся.